В «Фуке» официанты тут же засуетились вокруг баббо, сражаясь за право принять у него трость или шляпу, сопроводить к «его» столику, предложить меню. Мистер Беккет взглянул на меня, удивленно подняв брови, и я, улучив секунду, склонилась к нему и шепнула:
Он известен своими щедрыми чаевыми они всегда прыгают возле него, словно обезьянки в цирке.
Мистер Беккет, кажется, изумился еще больше.
Это все его богатые покровители, пояснила я. Мы были очень бедны, но теперь некий богатый американец и еще одна не менее состоятельная английская леди каждый месяц присылают нам деньги. Поэтому мы можем ужинать в ресторане когда нам только вздумается.
Я не стала говорить, что тратились эти деньги беззаботно и нам постоянно приходилось просить еще и еще.
Мистер Беккет бегло осмотрелся и, увидев, что мама и баббо разговаривают с какой-то парой у бара, повернулся ко мне и спросил:
В самом деле, мисс Джойс?
Я кивнула, собираясь рассказать ему о нашей квартире на Робьяк-сквер, о том, как восхитительно, что у баббо теперь есть свой кабинет, а у меня отдельная спальня, и как это невероятно иметь собственный телефонный аппарат, и электрическое освещение, и ванну с медными кранами, но он быстро переменил тему:
Ваш отец говорит, что вы очень талантливая танцовщица, мисс Джойс.
Я танцую дни напролет. Каждый день. Я сняла шляпу и встряхнула волосами. Сейчас, когда я почти уверилась в том, что мистер Беккет мое будущее, что сам рок соединил наши жизни, мое волнение и нервозность постепенно улеглись. Я собираюсь стать профессиональной танцовщицей. Танец это самое прекрасное, что есть на свете. Это божественно. Вы танцуете, мистер Беккет?
Он покачал головой.
Я могу обучить вас чарльстону. Или банни-хаг?
У меня перед глазами мелькнул образ: я в объятиях мистера Беккета, моя рука в его руке, моя кожа касается его, наши бедра покачиваются в такт, и воздух между нами раскален, будто мы находимся посреди горящего леса.
Я научила танцевать чарльстон всех друзей баббо, добавила я, отметив его одобрительный взгляд.
А мистер Джойс тоже танцует чарльстон? поинтересовался он и снова нашел глазами баббо, который все еще был занят беседой с кем-то у бара.
Ему больше по душе ирландская джига, ответила я. Не говорите, что вы не умеете танцевать, мистер Беккет. Любой, кто слышит музыку и откликается на нее, может танцевать. Вы любите музыку?
Я обожаю музыку. Мистер Беккет откашлялся и понизил голос. Прошу вас, называйте меня Сэмом.
О, у нас в семействе Джойс с этим очень строго. Очень по-ирландски, я полагаю. Отец настаивает на формальном обращении. Но, может быть, когда мы окажемся наедине
Мистер Беккет Сэм уставился на меня во все глаза. Был ли он поражен моим предложением встретиться наедине или старомодными порядками, принятыми в нашей семье?
Это хорошая мысль. Он медленно кивнул, поправил очки, и я заметила, что его щеки снова порозовели.
Вы, видимо, ожидали, что мой отец более современен? Вас удивляет, что Великий Писатель, сломавший все законы прозы, не может и не желает переступить через правила этикета, мистер Беккет? Я тоже понизила голос и добавила: Сэм. Это прозвучало так необычайно сладостно, что я несколько раз проговорила про себя: «Сэм, Сэм, Сэм».
Думаю, да, признался он и посмотрел на моих родителей, которые, держась за руки, пробирались к нам.
Тогда я впервые осознала, что у него очень необычный взгляд: застенчивый и упрямый одновременно, к тому же какой-то мятущийся, однако это беспокойство не имело ничего общего с нервностью.
О да, большинство парижан очень богемны, живо подтвердила я. Уверена, вы уже слышали все эти истории. Но мои родители никак не могут избавиться от пережитков ирландского воспитания. Я не стала сообщать мистеру Беккету, что они всегда предпочитали быть дома к девяти вечера, и мама никогда не разрешала мне ходить на похороны. Мне подумалось, что с этими привычками и суевериями ирландцев он и так прекрасно знаком.
Сколько вам лет, мисс Джойс если мой вопрос не покажется вам слишком дерзким? Его лицо было так близко, что я чувствовала его дыхание на своей щеке, теплое и сухое, как дым.
Мне двадцать один. А вам?
Двадцать два, ответил он и взглянул на меня так, словно моя кожа была совсем прозрачна и он мог видеть, как кровь струится по моим венам.