Ничего, я пускаю взгляд в норку между толстыми шерстяными нитями её шарфа. Ласкаю глазами кончик ключицы под краем маленького золотого крестика. Только я знаю, какая сладкая на вкус её белая кожа там.
И тот.
Эта мысль приводит меня в бешенство. Пальцы разом сжимаются, до хруста, до рези в ладонях.
Я ничего не нашёл, Мари. Прости, хорошая
Пусть так, её голос звучит глухо сквозь плотную хирургическую маску. Я всё равно тебе благодарна
Дай мне ещё немного времени, голос-предатель срывается на хрип.
Костя, ты сделал всё, что мог, её приветливость не милосердие жалость.
Я так виноват перед тобой.
Делаю к ней шаг. Но она отступает на все два. Я бы всё отдал, чтобы прижать её к себе. Вдохнуть её запах. Чтобы чувствовать, как она плавится в моих руках. Целовать её щёки и губы, которые я не видел уже полтора года, и которые она никогда мне больше не покажет.
Позволь обнять тебя. Пожалуйста.
Нет.
Хотя бы взять тебя за руку.
Раны Раны опять загнивают. Я не хочу, чтобы этот запах стал последним напоминанием обо мне. Не так. Не так мы должны были расстаться.
Она подносит руки в перчатках ко рту, греет их собственным дыханием, сочащимся сквозь белое сито хирургической маски. Я слышу треск. Будто под ней проваливается лёд.
Взглядом вниз. Она задирает юбку до самых трусиков. Её колени гнутся в обратную сторону. Надламываются. И она обрушивает себя вниз. Взглядом по излому её тела, от обрубков колен к голым бёдрам. Чёрная нить вшита в рану, извивается в распухшей красноте, перечёркнута сгустками склизко-белого гноя.
Приступ тошноты. Глаза застилает пелена. Я на колени.
Она ползёт. Приближается ко мне, волоча обрубки.
Ощущаю её запах. Новый. Омерзительный запах её гноящейся плоти.
Рука на моём плече:
Ты даже сейчас дрожишь. Ты никогда не боялся холода. Тебя трясёт не от холода. Ведь так? Ведь так? слышит, как я сглатываю. И голос её становится нежным: Единственное, что приносит мне облегчение: знать ты не видел, что он сделал со мной.
Костик, милый, вставай, наигранно писклявый голос. Я вздрагиваю. Распахиваю глаза. Шея трещит, когда склоняю голову набок. Елисей щекочет меня за ухом как кота и лыбится. Вставай, соня, его низкий голос окончательно сошёл на визг.
Мы приехали? сбрасываю его руку. Машина припаркована под яркой вывеской золотого цвета. Я долго спал?
Ты отрубился в середине разговора.
Извини. Выдыхаю. Мне снилась Маша.
Сочувствую, поджимает губы, смотрит сквозь лобовое.
Откашливаюсь:
О чём мы говорили? До того, как я уснул.
Видимо, тебе это не так уж интересно.
Ковальски. Ты говорил про их встречу с отцом. Он покупает клинику.
Елисей ржёт. По щекам пошли глубокие складки, веснушки растянулись.
Ковалевский. И не выдавай желаемое за действительное. Ковалевский хочет её купить, но твой отец отшивает его уже в третий раз. Хотя цена предлагается интересная, даже для вашей состоятельной семьи.
Нет никакой семьи. И я ясно дал понять, что возвращаться не собираюсь.
Елисей долго выдыхает:
Не понимаю, ведь это твоё детище.
Я потерял к этому интерес. Окончательно. И к клинике, и к медицине вообще.
Когда ты поймёшь, что очень ошибся, будет уже поздно.
Я долго думал
Долго? Да ты бухал каждый день, на протяжении целого года! Долго он думал.
Слушай, я всё решил. Мне плевать, что будет с клиникой. Пусть её купит Ковальски, разрушит землетрясение, явится сатана, и сожжёт дотла. Что угодно. Пле-вать.
Я провожу в твоей клинике дни и ночи напролёт, он успешно сдерживает приступ раздражения, а обиду мастерски скрывает. Я искал тебя в самых богомерзких заведениях города, чтобы ты подписывал бумажки. Сам читал каждый документ. Договаривался с поставщиками оборудования. Проводил собеседования со специалистами. Отмазывал тебе перед прессой. Разбирался с налоговой. Улаживал конфликты с клиентами. Чтобы, когда ты очухаешься и соизволишь вернуться к делу, тебе было куда возвращаться.
В этом-то и загвоздка. Ты там по факту никто, Елисей сглатывает. Я хозяин. И мой отец. И нам обоим насрать на эту клинику.