11
Я сидела в кресле, зажатая со всех сторон тучными мужчинами, от которых пахло чем-то животным, в забитом душном зале, куда пришли накрашенные нарядные девушки и спинки у стульев мягко прогинались от напряжения тела, а свет был тусклым и все люди приятными и блаженными.
Но их не было.
Я купила какой-то билет с рук, так как в продаже больше не оставалось, дрожащими руками сдавала вещи в гардероб, уже подсознательно зная, что их здесь нет и не будет. Но я ждала. Ждала ночь и день, ходила вокруг манускриптов на выставке в Эрмитаже и мечтательно перелистывала забитые миниатюрами страницы каких-то четверичных армянских Евангелий.
Но их не было. Они просто не приехали.
А потом я бродила по Марсову полю в лужах и полнейшем затмении мозга, разговаривая вслух с Лешей Кульбиным и древними миниатюристами, украшавшими затейливыми тончайшими львами и грифами эти загадочные Евангелия.И львы были как живые и похожие на прозрачный голубой фарфор, и женщины кормили овец грудью, и молодые, безбородые лица святых с потрескавшихся фресок И разрушенные храмы
Спектакль был ужасным. До последнего я бороздила глазами окружающее пространство, надеясь увидеть тех, к кому пришла. В каждое человеческое существо я заглядывала с немым вопросом где они? Но все были немы. Жалея себя я даже поплакала но так Для бутафории
Больнее всего было все дальнейшее смотреть какую-то порнографию про русскую деревеньку, где армянские актеры изображали пьяных трактористов на завалинке, скача по сцене в кепках и гармошках. Мне было гнусно, противно, бесконечно разочарованно.
Я пришла к ним К Параджанову, к загадочному Евангелию и каменным крестам с обглоданными ветром краями, к ноющему дудуку и грусти, которые я видела. Но на сцене упрямо пытались веселиться под банальные анекдоты. Хоть и с плачущими глазами.
А потом я ползла к метро, убежав с антракта, и мне хотелось скулить от обиды.
Да, никто меня не обижал, но порой одиночество втаптывает в землю. И ты бежишь, немая, к тем, ктo любят. Но они любят что-то вне тебя, не видя.
Холодно
Когда мне плохо я танцую.
В голове.
В какой-то капсуле мозга я танцую от отчаяния и обиды под странную, раздирающую мозг музыку из ритмов телефонных гудков в трубке, колесного тарахтения метро, речитатива висящих на поручнях подростков, своего нервного перебирания коленками и завывания города.
Я КОРЧУСЬ, скребусь по прозрачным стенкам капсулы под собственный industrial -хит, а поверхность вибрирует и влажнеет от застилающих глаза слез.
Это МОЙ танец, когда уже нет сил ни писать, ни рисовать.
Видеоклип безумства и отчаяния.
Я одна, и музыка рельс, и закрывания дверей, и уставившихся на тебя глаз перевертывается вместе с тобой вверх ногами и ты уже тарабанишь покрасневшими ладонями в какой-то органичный, живой, но все равно стеклянный купол, а чернота проносится мимо, иногда мигая станциями.
Людей нет.
Я одна, никто, почему я, Я зачем, ну Боже, но сил нет больше, но почему мне снова и снова это безвременное, источающее яд одиночество, и ты уже несешься в маршрутке, а мир вокруг серый в полумраке сумерек и необъяснимо красивый.
У меня нет ни-че-го.
12
Я красивая, успешная, живу в замечательном городе Бостоне, у меня есть умный и любящий муж, еще у меня есть флизелиновые воротнички, сумка и перчатки, и никто не может, не имеет права и уже не хочет усомниться, что все это не так. Потому что НЕ ТАК у всех, но не у меня. У меня не может быть плохо я с налетом, я с поволокой. Я уверенная.
Я такой так долго становилась.
Но кому мне проскулить, провыть о той капсуле и пальцах в крови?
Боюсь, что даже не маме
13
Честно говоря, сказки про одиночество это типичная точка единения мыслящих людей. Банально и глупо. Я знала, что их не встречу.
Почему все это затеяла?
Для соприкосновения.
Текста и жизни.
Вернее, чтобы текст перестал быть текстом.
14
Жаждать значит стать тем, кто ты в сущности есть.
(Генри Миллер)
15
Рассуждения той, которая в принципе ничего не может дать человечеству: