Кулачный бой
Паршек запомнил этот день на всю жизнь и с тех пор никогда ни на кого руку не поднимал. Зарок себе дал. Случилось, правда, один раз сорваться играл с сыном дома, возились ради потехи, а сын нечаянно и сшиб рамку с его портретом. Рамка разбилась стёкла брызнули. Не сдержался Порфирий и дал сыну подзатыльник, но тут же опомнился достал из кармана 25 рублей и стал сына утешать да прощения просить. И больше за всю жизнь ни разу не срывался, хотя были моменты и с женой, и с друзьями, когда нужно было пустить в ход кулаки, но Порфирий всегда вовремя осаживал себя «Нельзя! Зарок помнишь?» говорил он сам себе и тут же остывал. А зарок этот он дал вот в какой ситуации.
Было это как раз в год начала первой мировой войны, на Масленицу. Как всегда, главным развлечением ребят были кулачики кулачный бой, а Порфирий уже третий год был атаманом. И уже два года подряд его ватага побеждала противника. Все ждали как будет на этот раз. Атаманом его выбрали не только за большой рост и силу, но и за ум. Умел он грамотно расставить бойцов и объяснить тактику боя. Башковитый говорили про него. В его ватаге были, в основном, шахтёрские ребята и молодые мужики крепкие, выносливые, не один год проработавшие в шахте и силушкой их Бог не обидел.
Ещё со вчерашнего дня было расчищено и размечено поле. Народу поболеть за своих набралось много. Против шахтёрских выступали городские извозчики, носильщики, мастеровые и другие желающие показать свою удаль. На этот раз получилось полсотни на полсотни. Славный должен быть бой, да и природа в этот день благоволила светило весеннее солнышко и ветра почти не было.
Ватаги выстроились друг против дружки, и судья дал сигнал сходиться. Побежали и началась битва. Порфирий перед боем дал команду в первой стычке особо сил не тратить, а стараться стенкой задавить противника и постараться вытеснить его за потылье. Так его ребята и сделали особо кулаками не махали, больше уворачивались от ударов, но строя не теряли и шаг за шагом теснили противника. Те сообразили, что так можно быстро выдохнуться, и их атаман крикнул: «Надёжа!» Цепь расступилась и «надёжа», который был в тылу, с разбега врезался в ватагу шахтёров. Был этот малый огромного роста и веса разорвал цепь шахтёров. Однако, те не растерялись и лишь несколько городских успели проскочить вслед за «надёжей». Шахтёрская цепь сомкнулась, а «надёжа» и ещё несколько городских оказались в кольце шахтёров. И против «надёжи» уже стоял Порфирий-атаман, который тут же произвёл «укол оружием» прямо в лоб «надёжи». Тот, однако, устоял на ногах, хотя на мгновение потерял ориентацию, тогда Порфирий другой рукой ударил под микитки. Дыхание у «надёжи» сбилось, и он согнулся пополам, и Порфирий рубящим ударом опустил свой кулак правой руки на затылок «надёжи». Тот упал в снег лицом и дрыгнул ногами. Все, кто был рядом, видели, что «надёжа» лежит и не шевелится. Судья сунул два пальца в рот и свистнул. Бой замер. Все расступились, и судья подбежал к «надёже», перевернул его на спину. Рядом на снегу расплылось пятно крови. Судья прислонил ухо к груди «надёжи», послушал, потом поднялся и сказал: «Живой!» Все выдохнули, а Порфирий стоял в столбняке. Он сам не понял, как это у него получилось сбить такого громилу. Кто-то из зрителей крикнул: «Закладка!» И все кругом тоже заорали: «Закладка, закладка!»
Судья подошёл к Порфирию и осмотрел его руки закладки не было.
Нету закладки, крикнул судья, тащите носилки. И извозчика быстро!
Порфирий, как во сне, схватился за носилки, и вместе с напарником они отнесли мужика на извозчика. Тут же откуда ни возьмись появился городовой и велел Порфирию ехать вместе с «надёжей».
Если помрёт я тебя в Сибирь закатаю, шипел городовой.
В больнице Порфирий долго сидел в коридоре и ждал приговора. Вышел доктор в белом халате, испачканном кровью, сказал коротко:
Жить будет.
У Порфирия гора свалилась с плеч. Городовой погрозил ему кулаком, и Порфирий пошёл на улицу. Он вышел из больницы и пока шёл домой всё время твердил про себя:
Больше никаких кулаков, никогда, никому.
На следующий день Порфирий купил апельсинов и пошёл навестить «надёжу». Тот лежал на койке и заулыбался, когда Порфирий подал ему апельсины.
Ты уж прости меня, Николай (так звали «надёжу»), я не нарочно.