И в один миг мне больше не захотелось возвращаться назад. Я знал, что там мне больше нет места.
Как тебе здесь? спросила вдруг Элис, вырывая меня из прострации.
Очень неплохо. Я никогда не видел такого яркого света в доме. У меня мать любит экономить, поэтому чаще сидим с керосинками.
У тебя есть братья или сёстры? подключилась в этот странный допрос Лиза.
Я кивнул.
Три младших брата и старшая сестра. Много голодных ртов, изо рта вырвался нервный смешок. Приходится выкладываться по полной, чтобы обеспечить их всем необходимым.
Наверное, тяжело жить всем вместе вздохнула Элис. Познакомишь нас?
Это вряд ли, я помотал головой. Мать запрещает нам заводить знакомства. На самом деле я сильно рискую, сидя здесь.
Что она может сделать? нахмурилась Лиза.
Проще сказать, что она сделать не может, грустно усмехнулся я.
Так мы и сидели где-то два часа. Когда пробило одиннадцать, я начал торопливо собираться домой. Я понимал, что нужно вернуться как можно быстрее, не хотелось, чтобы мать что-то заподозрила или поймала меня. Я слишком любил своих братьев и слишком волновался за них. Лучше пусть достанется мне, чем им.
Уже уходишь? сказала Элис слегка расстроенно.
Да, дела не ждут. Спасибо за ужин. Очень вкусно, ответил я, натягивая свою всё ещё не совсем чистую куртку. Когда-нибудь я приду ещё. Если выживу.
Элис нервно рассмеялась, Лиз лишь испуганно улыбнулась.
Доброй ночи, я помахал им рукой с порога и вошёл во тьму наступающей весенней ночи, где пахло грязью, морем и навозом. Это странное сочетание запахов, как ни странно, заставляло меня чувствовать себя чуть спокойнее, ведь оно было и в моём доме.
Я добрался до своего жилища максимально быстро. Аккуратно повестил куртку, снял ботинки и стал подниматься по лестнице. Стоило мне пройти две ступени, как меня за плечо тут же схватила чья-то костистая рука.
Я медленно повернул голову в сторону того, кто меня схватил в надежде на то, что это мог быть самый настоящий Дьявол, Лейла, вор, убийца, но никак не она.
Но это была мать. Я тут же осознал одну неприятную вещь: меня похоронят заживо.
Ржавые цепи
Часть VI
Тьма сомкнулась вокруг меня на долгое время. Не знал я, сколько дней сидел в подвале, чувствуя затхлый запах влажной древесины и гнили дохлых крыс в застенках. Полы холодные, грязные, покрытые многовековой пылью и экскрементами тех крыс, что всё-таки выжили и теперь прятались среди банок и коробок. И среди всего этого я такой же грязный, покрытый пылью времён и скованный цепью, прикреплённой к глотке.
После того вечера мать приходила ко мне чаще обычного. Стоило ей загнать меня сюда с помощью старой ржавой кочерги, пару раз расцарапав ею спину и грудь, вокруг меня была лишь тьма и писк крыс. Но вдруг открывалась дверь, и бесконечный мрак расступался перед натиском яркого бледного света. Спускалась по лестнице тихая тень в длинном рабочем платье, иногда мне казалось, что в этой тьме даже её глаза блестели ярким бесстрастным огнём.
И когда она спускалась, я молил Бога о том, чтобы она в этот раз ничего не делала. И каждый раз никто не слышал мои молитвы.
В руках у неё, словно домашняя змея, лежала её любимая плеть из коровьей кожи, которую она купила ещё давным давно в Ньюпорте, чтобы гнать коров во время выпаса. Но теперь в роли животных были её дети, которые почему-то боялись что-то сказать против неё. С каждым днём я всё больше и больше чувствовал, что такая жизнь меня не устраивает, ибо я увидел, как на самом деле может жить мать с детьми. Для меня было полной неожиданностью увидеть, что в доме может быть светло и чисто, что в комнатах царит смех и радость, безмятежность и нет нигде гнетущей тишины, так давящей на череп, который и без того уже трещит по швам.
И теперь я хотел, чтобы и у нас в доме было так же. Только вот этого не будет. По крайней мере, пока мать жива или имеет власть над всеми нами.
Она сняла с меня единственную хорошую рубашку, сшитую Лейлой, ещё в первый её спуск в подвал. Содрала, порвала на мелкие кусочки, оставив меня с голым торсом. Стало холодно, но уже спустя пять минут мне было плевать на холод мне лишь хотелось выжить.
Удары плетью были похожи на выстрелы, на кипящее масло и расплавленный металл одновременно. Эта боль пронзала меня с каждым разом всё резче и ярче, и перед глазами у меня сыпались искры, отчего мне иногда казалось, что я слепну от этого яркого света и этой бескрайней тьмы. Но удары продолжали сыпаться. Десять. Двадцать. Тридцать. Они шли монотонно и бесконечно.