Единственным, что мне нравилось в ней, были ее груди. Не очень большие, лишь немного не помещавшиеся в моей ладони, приятно не имеющие различий между собой, в равной мере сочетавшие упругость и мягкость, умилительно округлявшиеся, когда одежда или белье сжимали их и обретавшие в том дополнительное очарование, они были для меня достаточным вознаграждением за все отвратительное в ней, за мягкую ее посредственность и сладкую легкомысленность, стремление убедить все мироздание в том, что она была, несмотря на всю имевшуюся в ней и возбуждавшую меня мерзость, существом чистым и непорочным и, более всего, за присущую ей сосредоточенность на страдании, которую она с неизменным удовольствием принимала за трепетную чувствительность.
Мне снились гиены. повернувшись ко мне, она улыбалась, прядь волос падала со лба, закрывая ее левый глаз, лаская бледные губы, но пальцы мои, обретшие судорожную независимость друг от друга уже искали тьму и никакие слова уже не могли их отвлечь. С трудом освободив правую руку, я бросил ее вниз по животу девушки, натолкнулся поспешными пальцами на пуговицу джинсов и вырвал ее из петли, скользнул под жесткую ткань, стягивая ее с мускулистых ягодиц, просовывая между них средний палец.
Осторожнее. покачнувшись, она извернулась, сжалась, решительно меня отталкивая, возмущенная и яростная.
Подозрение ее показалось мне оскорбительным. Нарушить установленное мной самим ограничение я мог бы позволить себе только возлюбив огнестрельное. Левая моя рука лишила хватки своей скорбную плоть и резким рывком сдернула до колен брюки девушки, сдвинула в сторону черный шелк, освобождая прикрытые густыми волосами губки. На мгновение оставив ее, сжавшую побелевшими пальцами край стола, я торопливо обнажил свои бедра. Собрав во рту свою горькую слюну, я выпустил ее на подставленные ладони, куда она, густая и мутная, потянулась ядовитым водопадом, растер ее по своему подрагивающему от презрения ко всему сущему члену, правой рукой направил его, левой поглаживая прохладную гладкую ягодицу и уже через мгновение он был в самой скучной из возможных глубин.
Чуть склонившись над столом, она упиралась теперь правой рукой в желтую стену возле окна. В увлечении ритмичными движениями, обеими руками держась за выпирающие, острые пределы ее бедер, я не забывал размышлять о стечении обстоятельств, вынудившем меня к подобному времяпрепровождению. С тоской думал я об оставшейся на полу книге, о шипящем на столе портативном компьютере, грезил его покрытом пылью и пятнами экраном, проявлявшим страницы незаконченной работы и любое другое занятие, кроме того, которому предавался я, казалось мне достойным и приятным. Плоть налагала на меня свои требования, обязывала к представлениям об удовольствии и я покорно следовал им, не имея возможности сопротивляться, ибо попытка того была лишь признанием ее увлекательной власти. Уподобившись мудрому рабу, я покорялся с ироничной улыбкой, обнаруживал в подчинении рассудительное потворствование гармонии мироздания. Покорно вкушал я все его прелести, скривив губы получал все его награды, успокаивая себя лишь тем, что в представлении своем обретал черты героев, знающих о смертельной опасности и все же следующих к ней, ведомых необходимостью и долгом.
Узкое жадное влагалище стиснуло мой член, девушка игриво вильнула ягодицами, прижимаясь ко мне, полностью погружая меня в свое непотребное тепло и я двигался, чувствуя, как тестикулы трутся о резинку трусов, сжимая обеими руками ее груди, стискивая между пальцев твердые соски, щурясь от яркого солнца и пересчитывая оставшиеся у меня деньги. Не желая доставлять ей удовольствие, ибо таков был наш уговор на той неделе, я уже через минуту отступил. Повернувшись ко мне, отбросив волосы с лица, она укоризненно покачала головой, стряхнула с ног джинсы и направилась в ванную.
Посреди стола она оставила чашку с разлетающимися от маленькой ручки прочь по белому фарфору разноцветными колибри, лукаво поблескивавшую цветочным чаем. Вкус того напитка всегда казался мне отвратительным, я находил его отпугивающим мечтания, но жажда была слишком сильна, как всегда случалось со мной после совокупления или мыслей о тиграх. Глядя за окно, на расположенный через улицу дом, на толстого мужчину в белой майке, курившего на балконе, я пил этот сладкий морок, вынуждающий меня чувствовать слишком твердым позвоночник, прислушиваясь к тому, как грезит, разбиваясь о металл, вода, и девушка напевает песню о плотоядных цветах, которой узнала от меня вчера. Когда она вернулась, чашка была уже пуста. Схватив обильно продырявленный кусок сыра, она вцепилась в него маленькими своими, успокоительно неровными зубками, обнаружила отсутствие как пустоту, бросила на меня уничижительный взгляд, схватила с подоконника пластиковую бутылку, в которой оставалось еще немного выпустившей весь газ минеральной воды и сделала пару быстрых глотков.