Ишак! Грязный тупица! крикнула я в гневе и сделала рывок, чтобы кинуться в бурные воды большой горной реки. Но меня вовремя успел схватить правой рукой сидевший рядом мужчина, а левой он наотмашь ударил по лицу оскорбившего меня парня. Я тут же успокоилась и доверительно прижалась к плечу заступника.
Добрались мы до Шуры благополучно. Мать, увидев меня в длинных шароварах, длинном широком платье, в чохту (головной убор, в котором прячут косы горянки), сверх которой накидывают платок, поспешила всё это снять с меня, несмотря на моё отчаянное сопротивление и слёзы. Ни мама, ни два моих брата не знали лакского языка, а я не умела говорить по-русски значит, найти с ними общий язык я не могла. Облачённая насильно в короткое новое платье, в куцые белые штанишки с кружевом и шёлковую косыночку, я забилась в угол, как зверёк, и долго рыдала. А потом, улучив момент, убежала к дяде в мастерскую, которая находилась недалеко от нашего дома, и заявила ему, что не хочу жить в городе, пусть пойдёт заберёт мою одежду и отправит меня сегодня же обратно в аул.
Несколько дней дядя уговаривал, убеждал меня, что не может этого сделать, иначе его арестуют, что я должна жить у родной матери, с родными братьями в отцовском доме и обязательно поступить учиться в школу.
Я уже выучила Коран, умею читать и писать, а по-русски учиться не хочу.
Мама что-то говорила дяде и плакала. Мне стало жаль её, и я пошла домой, натягивая платье, присборенное в талии резинкой.
Всё меня раздражало в первое время, особенно постель, покрытая белоснежной выглаженной простынёй, на которой я чувствовала себя особенно неловко после тёмных шерстяных матрасов и овчинных шуб. Ту неловкость, которую испытывала я при соприкосновении с очень белым, вспомнила недавно, когда один из моих земляков мастер по ремонту телевизоров рассказал о том, как его пригласил соотечественник из интеллигентной семьи починить неисправный телевизор. Русская жена того земляка врач по профессии приготовила обед, накрыла стол белой скатертью, расставила тарелки разной величины, фраже на подставках, положила белые бумажные салфетки и всё прочее. Мастеровой, увидев всё это на столе, отказался от обеда, несмотря на то что был очень голоден. Отказался, чтобы не ударить лицом в грязь, не зная, как вести себя за таким столом, а вернее, чтобы случайно не закапать белоснежную скатерть вином, супом или подливкой.
Моя боязнь испачкать белые простыни, наволочку, пододеяльник быстро исчезла. Со временем я даже стала испытывать удовольствие, вдыхая запах свежего белья, ощущая упругую мягкость пуховой подушки, перины.
Говорить по-русски я научилась быстро. Но отдали меня сначала в тюркскую школу, где я успешно окончила первый класс. Успех объяснялся просто тюркский алфавит схож с арабским, которому меня хорошо обучили в ауле. Некоторое отличие состоит в том, что в тюркском алфавите каждая буква, как и в русском, обозначается отдельно, а в арабском письме допускаются сокращения за счёт обозначения некоторых букв чёрточками и точками с выносом их под или над отдельные, сочетающиеся с ними буквы, что позволяет значительно сокращать письменный и начертательный материалы.
Читать и писать по-русски я научилась самостоятельно, спрашивая у старшего брата названия букв и складывая их в слова. Наличие в доме красочно оформленных детских книг с изображением диковинных зверей, птиц и сказочных героев усиливало это желание. Первые слова, которые я прочла под картинкой, изображающей зверей, были «лев и львица».
К сентябрю следующего года я сама пошла и записалась в русскую школу. Когда у меня спросили фамилию, я не знала, что ответить.
Как зовут твоего отца? спросила девушка, составляющая списки поступающих.
Ибрагим, ответила я.
Она записала: Ибрагимова Мариам, класс «А». Так было положено начало новой фамилии в роду отца.
В те времена для записи в школу никаких справок не требовали. Каждый, кто хотел учиться, шёл и записывался, некоторых ребят записывали родители. Моя подружка, кумычка, жившая по соседству, пришла в школу с отцом. Домой мы пошли вместе. Её отец, когда мы проходили мимо кондитерского магазина, купил нам по пирожному. До этого я никогда не ела пирожных и, конечно же, испытала неслыханное удовольствие.
Русская школа, в которую я поступила, помещалась в большом двухэтажном здании бывшей гимназии в центре города. Многие учителя, особенно преклонного возраста, ранее преподавали в гимназии люди больших знаний, высокой культуры и какой-то необыкновенной притягательной доброты. Я до сих пор с неизменным чувством искренней любви вспоминаю свою первую учительницу Антонину Антоновну. Это была настоящая русская интеллигентка, мягкая, тёплая и в то же время спокойная, выдержанная женщина с притягательным, проницательным взглядом. Ко всем детям, особенно бедно одетым, она относилась с исключительным вниманием.