А в песне той пелось:
Ой, на гори той жницы жнуть,
А по-над горою яром, долиною казаки идуть.
Попереду Дорошенко
Виде своё вийско,
Вийско запоризьке, хорошенько.
Гей, долиною,
Гей, широкою
А позаду Сагайдачный,
Що променяв жинку на тютюн
Та люльку, необачный.
Гей, долиною,
Гей, широкою
«Мини з жинкой не водиться,
А тютюн та люлька
Казаку в дорози знадобиться».
В тот вечер после свадьбы, оставшись наедине с Василием, Анка спросила:
Скажи, как это мог Сагайдачный променять жинку на трубку и табак?
А кто его знает, может, так только в песне поётся, ответил Василий.
Нет, так запросто о чём попало в песне не поётся, значит, случилось такое, что песнь сложили про это.
Может быть, и случилось, согласился Василий.
Помолчав с минуту, Анка снова задала вопрос:
А ты, Вася, променял бы меня на что-нибудь?
Да ты что, с ума сошла, зачем это я тебя вдруг менять стану!
Ну, скажем, на хорошего коня? не унималась Анка.
Даже за целый табун не отдам, на весь мир не променяю. Василий притянул её к себе и прижал так сильно, что Анка запищала.
Любишь, значит, любишь? спрашивала она.
Люблю!
За что?
За глазки твои, похожие на небо. Когда ты, Анка, надеваешь серый платок, они становятся серыми, когда накинешь голубой, они становятся голубыми, а коли облачишься в синее, то и они становятся синими.
А может, и я тож изменчива, пошутила Анка.
Нет, только глаза твои переменчивы, поправил Василий.
Незаметно, словно радостный сон, пролетели эти дни. И вот она снова одна. Горькое чувство стеснило грудь.
Анка встала, погасила лампу, откинула от окна занавеску и снова легла. Поднявшийся ветер зашкодил во дворе, шурша листвой. Иногда он врывался в печную трубу и, глухо взвыв, уносился. Анка перевела задумчивый взгляд с потолка на небольшие оконца. Однообразная небесная темень заметно посветлела. От последней тёмной тучи, тянувшейся к северу, остался длинный шлейф, видневшийся в правом углу окна. Из-за белых клочьев облаков выглянула луна. На остальном тёмно-синем полотнище неба мелкой россыпью золотых искр светились звёзды. Бледный свет луны слегка осветил комнату. Полоски света выбивались из щелей дверцы догоравшей печи. Эти полоски тянулись к другой стене, на которой за тонкой ситцевой занавеской висела старая одежда Василия. Анка невольно глянула на занавеску, и ей показалось, что она шевелится. Анка закрыла глаза, потом снова открыла и опять заметила движение за занавеской. Не отдавая себе отчёта, она встала с постели, смело подбежала к ней и быстрым движением руки ощупала висящую за занавеской одежду.
Никого. Тишина. И тут ею овладел суеверный страх. Наверное, теперь около полуночи, подумала Анка и вспомнила прочитанные недавно повести Гоголя «Вий», «Ночь перед Рождеством», «Майская ночь, или Утопленница». Ей стало жутко. Подойдя к кровати, она улеглась и укрылась с головой. До её напряжённого слуха стали доноситься таинственные, тихие шорохи, и казалось ей, что к ней протягиваются десятки рук нечистой силы и стягивают одеяло с головы. Анка с детства боялась темноты и одиночества потому, что наслушалась рассказов о леших, домовых, чертях и ведьмах, которые в полночь выходят из своих укрытий на шабаш.
С учащённо стучащим от страха сердцем, дрожащими руками она приподнялась, сбросила одеяло и уселась на кровати, прижавшись спиной к стене. Говорят, у страха глаза велики. Наверное, потому ей и показалось, что какие-то лёгкие тени промелькнули и исчезли в тёмных углах комнаты. Анка стала вспоминать слова молитвы «Отче наш», которую часто повторяла её тётушка:
Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твоё! Да приидет царствие Твоё! Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земле!
Забыв остальные слова, Анка несколько раз повторила последние строки и закончила:
И не вводи нас во искушение, но избави нас от лукавого.
Однако испуг не прошёл. Тогда Анка решила встать, зажечь лампу, а потом передумала. Быстро оделась и вышла во двор. Ночь дохнула на неё свежестью и бодрящим холодком. Через некоторое время она стала ощущать сырость и зябко поёжилась. Возвращаться в комнату не хотелось, но и оставаться во дворе было невозможно. Анка глянула на тёмные окна дома Чумаковых и почему-то решила, что Дуняша тоже не спит.
«Пойду посижу с ней», сказала она себе.
Сбежала со ступенек, перепрыгнула через склонившийся до земли плетень, подбежала к окошку Дуняшиной комнаты и тихонько постучала. Никто не отозвался. Тогда Анка забарабанила громче.