Бесконечно долгий путь в обратном направлении тоже был нелёгок. Нелёгок потому, что люди, встречные и попутчики, догадывались или видели во мне бывшего узника.
Я потерянно ощущал на себе их взгляды сочувствующие, презирающие, настороженные, недоверчивые, и от этого мне становилось тяжело. Потому я старался забиться в какой-нибудь угол или влезть на самую верхнюю багажную полку в особенности, когда пассажиры раскрывали свои саквояжи, корзины, чемоданы со снедью.
Конечно же, я истосковался и по домашней пище и, как всякий полуголодный человек, остро ощущал запах съестного.
И, как поётся в песенке, «ехали мы ехали, ехали мы ехали и, наконец, приехали»
В родной город я постарался прибыть вечерним поездом. Поздно вечером, войдя с бьющимся от волнения сердцем в знакомый двор, я тихо постучал в двери.
Кто там? я услышал голос жены и дрожащими губами прошептал:
Свои.
Зайнаб, видимо, не услышала и громко повторила:
Кто там?
Это я, Гирей.
Она открыла не сразу, но когда, наконец, дверь распахнулась, я почувствовал, что она, буквально как подкошенный столб, свалилась не меня. Я подхватил её и, можно сказать, внёс в комнату.
К нам кинулись, выбежав из спальни, дети дочь кинулась к матери, а сыновья оба уставились на меня в испуге.
Папа! вдруг вырвалось из уст старшего. Он бросился ко мне на шею, за ним второй.
Папочка, неужели это ты? Папа! Папа вернулся! закричала дочь, не выпуская из рук рыдающую мать.
Бабуля, бабуля, папа приехал, закричал младший, бросившись в спальню.
Моя бедная старушка, превратившаяся в мощи, не в силах была подняться. Я подошёл к ней, стал на колени, прильнул к высохшей груди, а потом долго целовал её жилистые, морщинистые, узловатые руки. Она, улыбаясь, гладила моё лицо шероховатой ладонью и шептала:
Слава Аллаху! Слава Аллаху! Дождалась светлого дня! Теперь я могу со спокойной душой переселиться в мир вечного покоя.
В ту же ночь мать скончалась. Это случались где-то около полуночи.
Умерла! Омрачила мою радость! Дети мои! Спешите, зовите родных, соседей! заголосила жена, заметалась по комнате, рыдая.
Я удержал сыновей и дочь:
Не надо никого звать, не поднимайте шум, потерпите до утра, не стоит беспокоить людей это горе, прежде всего, наше.
Позовите хотя бы старика Исмаила, пусть прочтёт заупокойную, она была верующая, надо соблюдать все обряды, не унималась жена.
Успеем. Я хочу сам один побыть возле матери, оставьте меня с ней до утра, уйдите все, отдохните, завтра предстоит тяжёлый день.
С трудом мне удалось удалить детей и жену. Я не хотел, чтобы сыновья мужчины увидели, как плачет отец.
А слёзы душили, они клокотали во мне, как кипяток в переполненной чаше. И полились они бесшумными, неудержимыми струями, лились долго всё, что скапливалось в моей душе за все эти годы страданий и мук.
Слёзы, когда человеку становится невмоготу они, наверное, и в самом деле вымывают ту черную горечь, неописуемую тяжесть, которые могут довести человека чёрт знает до чего
Дав волю слезам впервые за много лет и выплакавшись, я сразу почувствовал облегчение и расслабленность.
Я видел смерть не раз там, в ссылке, в суровом молчании застывал, склонив обнажённую голову перед её непобедимым величеством и не только не сожалел, не скорбел об усопшем, а, напротив, даже рад был, что смертный избавился от мук земных. Но здесь, когда беспощадное остриё «косы смерти» коснулось самого дорогого мне человека матери горю моему, казалось, не будет предела.
Согревая своими горячими руками коченеющие пальцы, согбенно сидел я возле покойной, пока петушиное пенье не вывело меня из состояния скованности.
Петушиное пенье, в котором так удачно сочетаются умиротворяющее и бодрящее. Эти звуки воскресили в моей памяти далёкие дни безмятежного детства, когда моя нежная, молодая, красивая мама нашёптывала, склоняясь над моей постелью:
Ты слышал, а наш петушок уже проснулся, он зовёт тебя к бабушке.
К бабушке заносила она меня, уходя на работу.
Я разогнул спину, поднял голову, глянул в окно. Где-то за дальними горами загорелась утренняя заря. На тёмно-синем небе догорали одинокие звёзды.
Потом мой усталый взор скользнул и остановился на роскошной усадьбе Гамзата. На голубом фоне застеклённой веранды я увидел сияющую лаком «Победу». Видно, автомобиль мой бывший «друг» приобрёл после моего ареста.