Несмотря на то, что легла под утро, проснулась я бодрой. Видимо моральная экзекуция перед зеркалом возымела действие. Завтрак уже ждал на балконе. Попивая чай, я пыталась решить насущный вопрос как же мне теперь себя вести с Глебом после вчерашнего. Вопрос решился сам собой вошёл Олег и сказал, что к Самуилу меня несколько дней будет отвозить он. Куда делся Глеб, он не стал уточнять, а я не спросила.
Последующие три дня превратились в сплошной больничный кошмар. Мне делали уколы, ставили капельницы, чем-то очень дурно пахнущим обмазывали всё тело и заворачивали в настолько горячую и тяжёлую махровую простыню, что я казалась себе цыпленком табака. А так как в клинике работали только итальянцы, процедуры сопровождались громкими весёлыми разговорами на непонятном мне языке. Самым страшным для меня был, конечно же, кабинет стоматолога, там священнодействовал Самуил. Он фиксировал мою челюсть в держателе я так обозвала конструкцию, которая не позволяла мне дёргаться во время лечения и начинал задавать различные вопросы о жизни в России, на которые сам же и отвечал. Ошибался он редко. Чтобы я не умерла от такого лечения, меня иногда кормили какими-нибудь бутербродами и поили то чаем, то кофе. Когда процедуры заканчивались, Самуил сам провожал меня в ту маленькую комнатку, где я была в первый день, и разрешал выкурить сигарету. Олег всегда уже ждал меня там.
На четвертый день я сидела в комнатке Самуила и потягивала какой-то овощной коктейль через трубочку, так как есть уже не могла: остатки моих зубов были частично удалены, частично запилены так, что не только есть разговаривать невозможно. Олега почему-то всё не было. Неожиданно в комнату вошёл Глеб и спросил вместо приветствия:
Как дела?
Я что-то промычала в ответ и показала на свой рот, даже довольная тем, что официально могу не разговаривать. Он изменился за дни отсутствия. Как будто принял решение, но пока не знает, что с этим решением делать. Эта мысль пронеслась в голове, и я почему-то испугалась её. За эти дни, состоящие из медицинских процедур и одиноких вечеров на балкончике, я опять же совершенно нелогично успокоилась. Больше ни разу не встретив других обитателей дома, кроме Олега, я привыкла к мысли, что, наверное, не увижу их, в том числе и Глеба. Конечно же я думала о нём. Но решила, что после того вечера он найдёт для себя выход из положения и, естественно, избавится от меня отдаст одной из сторон за выгодную для него цену. Видимо, этот день настал. Обидно, что я даже не смогу ничего напоследок сказать из-за отсутствия физической возможности.
Поехали домой.
Ну да, теперь этот неаполитанский домище мой дом! Но не мне спорить с хозяином своей жизни, и я только кивнула головой. В гараже стояла другая машина, длинная и очень чёрная, с такими же зеркальными тонированными стёклами. Глеб подвёл меня к месту рядом с водителем и, открывая дверцу, сказал:
Мне нужно с тобой поговорить.
Конечно! Поговорить со мной, когда я даже рот толком не могу открыть, не то, что звуки издавать! Широко раскрыв глаза, я не удержалась в покорности судьбе и стала грозно мычать, ну я так думала, что грозно. Уже в машине он сказал:
Ты только выслушай меня.
Но за всю дорогу больше ни слова не сказал. Сначала я ёрзала и пыталась посмотреть ему в глаза, а потом решила зачем приближать кошмар? Когда наступит, тогда и наступит.
Он наступил за ужином. Когда Глеб пришёл с ноутбуком в руках, я чуть не уронила йогурт из рук. Ничего хорошего это не предвещало. На экране возник известный российский журналист и стал комментировать кадры из записи переговоров. Вот это да! Они всё-таки раскопали запись, или им кто-то помог? Я вопросительно посмотрела на Глеба.
Мы к этому не имеем никакого отношения.
Потом корреспондент стал говорить обо мне. Обвинения сыпались одно за другим: я заранее устроилась в санатории, вошла в доверие команды и организовала нападение и так далее и тому подобное. Я посмотрела на Глеба. Он, как и в прошлый раз, смотрел на меня без всякого выражения. Так как говорить я не могла, то просто затянулась сигаретой и сделала вид, что любуюсь закатом. Теперь возвращение для меня уже просто невозможно. Всё равно найдут и, в лучшем случае, посадят, хотя, всего скорее, я тихо исчезну навсегда. А собственно говоря, почему я расстраиваюсь? Бежать всё равно не смогу, это я понимала, да и хочу ли? Эта мысль неожиданно возникла и повергла меня в шок. О чём я думаю?! Плохо, когда женщина физически не может говорить. Я бы уже давно несла какие-то глупости, и у этой мысли не было бы возможности сквозь эти глупости пробраться. Но сейчас она уже прочно засела голове, и мне пришлось её думать. Собственно, что уж такого странного в том, что пожилая тётенька влюбляется в красавца мужчину, кем бы он ни был, и хочет оставаться с ним даже под угрозой смерти? Просто иногда видеть, иногда разговаривать, знать, что он где-то рядом. Вот и призналась себе. Всё остальное не страшно.