Странное стояние переживал я в те дни. Не прошло двух недель с момента моего поступления на работу в редакцию, а я перестал быть угрюмым и подозрительным теперь просто светился восторгом и счастьем. С тех пор как поверил, что смогу стать настоящим журналистом, мной овладела жажда деятельности и появилась цель жизни. С тем же фанатическим упрямством, с каким догонял своих сокурсников, отстав от них на два с лишним месяца учебы, стремился я к этой цели. Еще в ранней юности привыкший осмысливать свою жизнь, прежде всего, точно определил, что должен сделать, чтобы достичь высот мастерства, не тратя попусту драгоценного времени. И выходило, что я должен, во-первых, верно понять ситуацию, чтобы правильно подать материал; во-вторых, видеть перспективу, чтобы дать совет по существу проблемы; в-третьих, и это было самое важное и трудное, владеть словом так, чтобы даже узко профессиональный материал был интересен всем читающим.
Нет мук страшнее муки слова кто-то умно и правильно заметил.
Любому человеку, знакомому с качественным уровнем районки, это показалось бы невероятным никто ни от кого такого не требует. Но ведь я моряк, а по кораблю строем не ходят к чему мне чьи-то условности: я сам устанавливаю законы, по которым живу.
И вот я взялся за осуществление этого плана. С педантизмом, который поражал самого, изучал материал, над которым работал. Когда все доступные факты были собраны, а мнения учтены, садился штудировать центральные издания как они подают подобные темы?
Статьи, репортажи, очерки проблемные материалы занимали все мысли мои. Я уже чувствовал себя в редакции, среди этой суеты и женского засилья, как чувствует, вероятно, рыба, которую волна слизнула в море, после того как она полежала, задыхаясь на песке. Впрочем, дамы наши все были немножко сумасшедшие, по уши влюбленные в журналистику, с которыми способному и старательному человеку легко найти общий язык. Если и делали мне замечания, то не по бабской стервозности, а дельные и по поводу.
Все мне тут нравилось и напоминало, что я близок к осуществлению мечты: не работал, а прямо таки жил атмосферой редакции, впитывая ее деловую суету.
Так что запели ангелы в голове, и, пожалуй, их песня была прекрасной.
2
День Печати решили отметить на базе отдыха Увельского лесничества. Стены затерянной в лесу дачи украшали оленьи рога, зеркала в рамах и чучело глухаря. А вот в углу банкетного зала на мраморной основе гипсовая скульптура мальчика инвалида детства первой группы, судя по отсутствию обеих рук выглядевшая весьма чужеродной. Казалось, ее поставили сюда просто для того, чтобы она не мешалась в другом месте. Вид ее аппетита не добавлял. К тому же доски пола под ногами визжали не ходите сюда! не надо!
Первый десант с провизией Галкину, Акулича и меня редакционная машина привезла и укатила обратно. Мы столы вынесли на веранду, сдвинули, накрыли ждали, ждали выпили. Федору, должно быть, захорошело болтал, болтал, а потом хлоп галантно так секретаршу по заду.
Едрить-кипятить! Обожаю женщин таких пышногрудых и пышнозадых. Ибо настоящую красоту объем не портит!
Акулич! взвизгнула та. Ты обещал не приставать.
Федор ко мне:
Сельхозотдел, обоснуй желание.
Я:
Если принимать все мужские клятвы всерьез, наметится тенденция к уменьшению численности населения.
Галкина:
Вы, мужики, все выгибистые, как животные!
Но я был прям как стрела:
Человек, любящий мудрость, радует отца своего; а кто знается с блудницами, тот расточает имение.
Ну вот, уже в блудницы записали, поджала губки в куриную гузку секретарша, промакивая распунцевевшее лицо носовым платком.
То есть поглядывать можно, а трогать ни-ни? Акулич кинул на нее взгляд искристый, как дуга Вольта.
Я продолжил мысль.
Однако мытари и блудницы первыми попадают в рай.
Федя довольно крякнул:
Я смотрю, ты в курсе содержания святых книг.
Никакие знания никогда не бывают вредны: им всегда найдется применение.
Даже столь дурацким, как твои? похоже, Галкина на меня обиделась, и физиономия у нее стала такой кислой, что хоть чай с нее пей вместо лимона. Встав напротив, она пытливо всматривалась в мое лицо, будто надеясь найти в нем признаки слабоумия. При этом кофточка на ее груди так туго натянулась, что круглые желтые пуговицы, смахивающие на жемчужины, казалось, вот-вот отлетят и словно картечью расстреляют меня. Двигая челюстями с меланхоличной неторопливостью, как корова на лугу, она пережевывала бутерброд. В такт их движениям качалась высокая прическа крашенных волос.