Может, и вправду уехать? поневоле вырвалось у девушки. Хведир, что делать?
Бурсак мотнул головой, щека дернулась.
Пока батьку не поховаю никуда не уеду. Да и куда бежать-то? Зима! В лесу верная смерть, а в поле нагонят.
Девушке стало стыдно. Бурсак в окулярах ее смелости учит! А ведь верно, учит!
Послышался дробный топот. Из-за угла вылетел Агмет на своем вороном, подскакал, махнул рукой.
Сюда идут, ханум-хозяйка! Я им сказал, чтоб шибко сюда шли! К тебе, ханум Ярина!
Единственный глаз татарина горел злым огнем. Агмет тоже не боялся. Не боялся и первым сообразил, что делать надлежит. Ярина улыбнулась верно! Пусть идут, разберемся!
Толпа уже вываливала на майдан мужики, бабы, молодые парни, даже детишки. Впереди грузно семенил валковский выборный тучный старик, умевший, как хорошо помнила девушка, лишь кланяться и поддакивать. Оттого и выборным поставлен!
Люди заполнили майдан, окружили всадников. Кто-то протянул руку к узде солового скакуна, но Агмет свистнул камчой и смельчак-невежа поспешил отшатнуться.
Панна сотникова! Чего делать-то? Скажи, чего делать? Пущай скажет! Скажет!
Чего там спрашивать? тут же отклинулись иные. Бежать! Бежать надоть! Из Минковки уже бегут, из Перепелицевки бегут!..
Ярина ждала. К горлу подступил страх, и она с тоской вспомнила батьку. Пан Логин Загаржецкий живо бы объяснил этим мугырям, чего делать надо. Но батька далеко, а беда вот она, рядом.
Она вновь взглянула на Хведира. Парень смотрел вниз, под конские копыта. Да, не вояка! Вот браты его один к одному, черкасская кость. Но они тоже там, на синем Дунае
Тихо! Ярина привстала в седле, рука с «корабелкой» взлетела к серому низкому небу. Тихо, панове-молодцы! Что орете, как жидовский кагал? Пришли слухать так слухайте, чего я скажу!
Гвалт стих, сменившись холодным, тяжелым молчанием. Десятки глаз смотрели на худую плосконосую девушку в серой кожушанке и черкасской шапке с белым верхом.
Ярина подождала, вдохнула холодный воздух.
Пора!
Что, обыватели валковские? Бежать вздумали? Волков по чащобам кормить?! Вы побежите, соседи побегут и край запустеет. Для того ли прадеды ваши здесь засеки строили да татар в пень рубали? Неужто они трусов породили?
Ответом была тишина. Мужики прятали глаза, смотрели вниз, отворачивались.
Батька твой, панна сотникова, далеко, наконец бросил кто-то. Он на Дунае, а мы здесь. И татары здесь. Пан писарь погиб и все черкасы с ним. Кто Валки оборонит?
Верно, верно! откликнулись другие. Чего ее слушать, соплюху! Бежать надоть, бежать!
А ну цыть! «корабелка» вновь взлетела к небу. Трусов не держу дорога скатертью! А кто не трус, меня слушай!
Ярина на миг замолкла, переводя дыхание и давая возможность перепуганной толпе прийти в себя. Соплюха? Пусть и соплюха, зато у нее кровь в жилах, а не гнилая водица!
Эй, панове-молодцы, обыватели валковские, мугыри да свинопасы, костерники да броварники! Хватит вам под перинами прятаться, в винницах страх заливать да по запечьям дрожать ждать, покуда татарский аркан не найдет! Кто смелый иди со мной, Яриной Загаржецкой, дочкой сотниковой, наши Валки боронить! А кто трус, смелость взаймы бери и тоже иди! Или не деды ваши с паном гетьманом Зиновием Старых Панов под Пилявцами рубили да татар на Изюмском шляху гоняли? А не пойдете по селам поеду да молодиц с рогачами наберу, а все одно: врагов в Валки не пущу! И в том слово даю крепкое, черкасское! Поняли меня?
Девушка задохнулась, рука с шаблей опустилась вниз. В горле першило не иначе голос сорвала. Не беда, лишь бы услыхали!
Услыхали! Тишина сменилась гулом, но голоса теперь звучали иначе. Очнулись мугыри!
А сотником кто будет? Высокий парень в коротком, не по росту, кожухе пробился вперед. Не можно без сотника, панна Ярина!
Парень был знакомый Миско Швец, из самой голоты. Год назад в черкасы просился, да не взяли. Какой черкас без коня?
Девушка задумалась. А и вправду, кто? Ни писаря не осталось, ни есаула, ни черкаса реестрового.
А хоть он, Ярина кивнула на мрачного Хведира. Роду он черкасского, и батька, царствие небесное ему, сотенным писарем был!
Хведир даже головы не поднял будто не слыхал. В толпе засмеялись.
Не, не годится! Миско Швец взлохматил буйную шевелюру. Пусть пан бурсак покуда в писарях, как батька, походит. Он человек ученый, ему и писарем быть. Верно?