А почему черти? поразилась Ярина.
А потому дурные! наставительно пояснил сам пан писарь. Конь, вишь, у одного заброды белый, у второго рыжий, у третьего вороной. А четвертая будто бы и вовсе на коне бледном. Смекаешь, чего удумали? Я их, селюков, по-хорошему спрашиваю: с оружием, мол, приезжие? Не разбойники ли? А они: нет, мол, без рушниц, только с шаблями, зато зрак страховидный имеют и баба средь них чисто ведьма. Помнишь, Яринка, как в прошлом году в Конотопе ведьму ловили?
Девушка кивнула и звонко рассмеялась. Слух о конотопской ведьме прошел по всей Гетьманщине. И не только слух сотника Халявского за дурь да за самоуправство с сотни сняли и виру наложили такую, что не расплатиться.
А все же не годится, дядько Лукьян! отсмеявшись, заявила она. Вдруг и вправду там чего непотребного деется? Слыхал ведь до ножа с каменьями дошло!
Писарь вздохнул, качнул окулярами:
У меня, Яринка, как батька твой в поход ушел, только и осталось, что десяток стариков абшидных да дюжина сопляков, что и шабли в руках не держали. А случись чего, чем Валки обороню? Люди лихие сие сразу смекнули, того и гляди налетят. Подумаешь, каменьями подрались!
Батька, так давайте я в Гонтов Яр съезжу, внезапно предложил Хведир. Все одно делать нечего! Разберусь, а заодно и погляжу, каковы там черти. Селянам скажу, что я по ведьмам первый знаток. Три раза «Отче наш» прочту, посполитые и успокоятся. В коллегии потом хлопцам расскажу посмеемся.
На ночь глядя? Пан писарь недовольно поморщился. А ежели и вправду люди лихие? С тебя вояка, сам ведаешь, какой!
Хведир только вздохнул. Это уж точно не воин. Шаблюкой махать не перышком черкать и не вирши складывать.
А вместе съездим! улыбнулась Ярина. Дядько Лукьян, вы мне этого вояку доверите?
Тебе? Седатые брови пана писаря полезли вверх. Тебе, Яринка, я и сотню доверю, да только что за обычай по всякому селянскому плачу коней томить? На каждый чих не наздравствуешься!
Батька так не думает, теперь голос девушки звучал твердо, на лице не было улыбки. Батька считает, что мы, реестровцы, черкасы гетьманские, посполитым ограда и защита. К кому им еще обращаться, как не к нам? За то нас и кормят, за то и на полях наших работают.
«Мы реестровцы» прозвучало так, что пан писарь и не подумал ухмыльнуться. Нрав Ярины Загаржецкой, единственной дочери зацного и моцного пана сотника, был ему хорошо ведом как и всем прочим в округе. Логин Загаржецкий мечтал о сыне, а родилась дочь. Некрасивая плосконосая девочка, с детства приученная скакать на кровных конях и рубить татарской шаблей лозу. И уже без всякого смеха начинали судачить, что быть когда-нибудь девке сотником дело хоть и невиданное, да мало ли чего невиданного в мире деется? Что ни говори, а и такое на свете бывает. Редко да бывает.
Ин ладно! Пан писарь вновь вздохнул, повернулся к сыну. Возьмешь с собой Малея да Луцыка. Только смотри у меня не задирайся! И за егозой этой следи, а то, случись чего, как я ее батьке в глаза глядеть буду!
Щеки девушки невольно вспыхнули, но она сдержала характер смолчала. Хведир довольно ухмыльнулся и тут же охнул маленький, но крепкий кулак поцеловал его аккурат под ребра. Пан Лукьян Еноха осуждающе покачал головой, но вмешиваться не стал, благоразумно рассудив, что молодежь и без него во всем разберется.
* * *И чего дальше, после коллегии? Попом будешь?
Попом? Хведир задумался, погладил ноющий бок. Да ну его, не хочу попом! Попадется такая попадья, как ты, и месяца не проживу!
Что, сильно попало? Ну, извини!
Вот так всегда! Побьют, а потом извиняются!
Дорога была пуста, снег глубок. Ехать пришлось по санной колее, по двое в ряд шагом, не спеша. Ярина и Хведир пристроились впереди. Двое черкасов, оба седоусые, лохматые, в высоких черных шапках, ехали за ними. Одноглазый Агмет замыкал маленький отряд, то и дело оглядываясь и недовольно покачивая головой. Было заметно, что поздняя поездка ему не по нутру. Похоже, не ему одному Малею и Луцыку явно хотелось спать, да и кони шли понуро, без всякой охоты.
А если попом не хочешь, чего в коллегию ехал?
Хведир усмехнулся, пожал плечами:
Так батька послал! Я ведь третий сын, почнут добро делить, мне и отрезать нечего будет. А так, не попом, так дьяком. Может, повезет, в коллегии останусь: ритором или даже богословом