Андрей Драгунов - Место. Стихотворения стр 7.

Как в какую-то комнату, выйти в пространство двора,
будто из коридора, ослепнув от солнца и ветра
с пыльной завязью мусора, что поднимает с утра
похмелившийся дворник метлой из поломанных веток.
Выйти и обнаружить, как некую правду понять,
что опять всё кончается этим убогим пространством,
что уже никому, ни за что, никогда  не отнять,
потому что тебе только это и нужно, как вечером «здравствуй!»
по приходу домой, где уставшая за день жена,
старый кот на диване, приёмник с последним известьем
о какой-то трагедии, что возмещает сполна
все старания варваров  лет эдак, думаю, двести
или триста уже Только лампочка под потолком
неизменна в желании выжить, дожить до ремонта,
что полжизни уже  на потом, на потом, на потом 
как пейзаж во дворе, ограниченный лишь горизонтом

Рисунок оставьте в покое  не перечертить
строение сердца в последнем его вычитанье 
так картографически тянется тонкая нить
сосудов изношенных в тихом, нелепом роптанье.
Так время куражится с клапаном  чтоб не застал
в немом изумлении. Медленно, капля за каплей
давая возможность картину, что долго хранил,
запомнить подробное, но долговечнее  вряд ли 
как, собственно, время. Рисунок лишь только хранит
несложную карту движения и остановок
случайных в пути Только доктор печально глядит,
что как будто бы так всё и кончится  без недомолвок,
без каких бы то ни было тайн и случайных чудес.
Продолжение перечня в старом, засаленном списке 
это, как продолжение в луже печальных небес,
то есть, тех облаков, что, как точки, в прощальной записке.

Когда вино состарится совсем,
и едкий уксус протечёт на землю,
где виноград, который дал им всем 
и жизнь, и солнце, и того, Кто внемлет
немым мольбам  не стоит ничего
такая бочка  ссохшееся семя,
разбавленное временем вино 
то, пережившего старенья
своих же дел  он даже не успел
испить вина  состарился до срока 
он, смерив жизнь, остался не у дел.
А с бочками извечная морока 
как с завещанием. Земля хранит тепло
того, кто выпил, или  кто остался
хранить её. Кого там занесло
в такую даль, уставшего от странствий,
от похождений. Ягоды опять
летят на землю. Дети собирают
в горсти созревшие  и это не отнять!
Вино в подвале тихо умирает

Кого я жду? Кто должен подойти
к назначенному месту? Кто записку
мне передал? Кто так свернул пути,
чтоб оказаться здесь, сейчас  так близко?
Кто сплёл концы верёвок и ветвей
деревьев, что в округе прорастают
после зимы, наверное, быстрей,
чем грязный снег под лавочкой растает?
Кто так всё сплёл, что даже не найти
начальной точки, чтобы оглянуться 
откуда вышел и куда идти,
тем более, но точно  не вернуться
теперь уже? Означенный предел
маячит здесь, сейчас, среди деревьев
и что кого-то я не разглядел 
зачтётся мне, когда откроют двери.

И жёлтая бумага навсегда
останется хранилищем отваги,
какой-то боли или, как всегда 
для записи на скрепочке бумагой
линованной.. Какие-то листы,
исписанные частым многоточьем 
за время долгое совсем не так чисты,
как, может быть, хотелось бы. И точно 
не так ровны. И это  не отнять,
не спутать с пачкой, купленной бумаги,
которую никто ни рвать, ни мять
не собирается ни жечь в глухом овраге.

Меня не узнают соседи в коммуналке,
когда я выхожу на кухню рано утром,
и каждый раз твердят, что им немного жалко,
что прошлый их сосед исчез совсем как будто.
Я их готов понять, когда над газ-плитою
я потрошу себе яичницу на завтрак
их взгляды сквозь меня и фразы за спиною,
что обещают дождь с порывами на завтра.