На небе солнце пламень свой зажгло.
Воспой улыбку, полную задора,
И щеки цвета ярко-алых роз,
Которым позавидует Аврора.
Еще воспой ее точеный нос,
И губы, меж которых ряд жемчужин,
Каких никто с Востока не привез.
И слух, который песнью не разбужен
Моей для грешных звуков он закрыт,
С ним серафимов хор небесный дружен.
Сто милостей, которые хранит
Она в себе, воспой: я пламенею,
Сто факелов любви во мне горит.
Воспой и эту мраморную шею:
От этого кумира не спасти
Меня, склоняющегося пред нею.
Пой о красотах Млечного Пути,
О полюсах о правом и о левом,
Способных мне блаженство принести.
И пой мне о руках, что королевам
Под стать, когда их легкие персты
Тебя встревожат сладостным напевом.
Но о сокрытой доле красоты
Не пой мне, лютня, я прошу, не надо:
Не пой о том, к чему летят мечты.
Но пой мне, как бессмертная отрада
Стремится ввысь, раскрыв свои крыла,
И не страшна ей ни одна преграда;
Как сердце у меня она взяла,
И как порой она меня терзала
Лицом грустна, душою весела.
Но если песнь такую, как пристало,
Не сможешь ты найти в своей струне,
Тебя жалеть я буду столь же мало,
Сколь мало у нее любви ко мне.
Пьер Ронсар
Стансы
Если мы во храм пойдем,
Преклонясь пред алтарем,
Мы свершим обряд смиренный,
Ибо так велел закон
Пилигримам всех времен
Восхвалять творца вселенной.
Хендрик Гольциус Аллегория
Если мы в постель пойдем,
Ночь мы в играх проведем,
В ласках неги сокровенной,
Ибо так велит закон
Всем, кто молод и влюблен,
Проводить досуг блаженный.
Но как только захочу
К твоему припасть плечу,
Иль с груди совлечь покровы,
Иль прильнуть к твоим губам,
Как монашка, всем мольбам
Ты даешь отпор суровый.
Для чего ж ты сберегла
Нежность юного чела,
Жар нетронутого тела,
Чтоб женой Плутона стать,
Чтоб Харону их отдать
У стигийского предела?
Час пробьет, спасенья нет,
Губ твоих поблекнет цвет,
Ляжешь в землю ты сырую,
И тогда я, мертвый сам,
Не признаюсь мертвецам,
Что любил тебя живую.
Все, чем ныне ты горда,
Все истлеет без следа
Щеки, лоб, глаза и губы.
Только желтый череп твой
Глянет страшной наготой
И в гробу оскалит зубы.
Так живи, пока жива,
Дай любви ее права,
Но глаза твои так строги!
Ты с досады б умерла,
Если б только поняла,
Что теряют недотроги.
О, постой, о, подожди!
Я умру, не уходи!
Ты, как лань, бежишь тревожно!..
О, позволь руке скользнуть
На твою нагую грудь
Иль пониже, если можно!
«Ко мне, друзья мои, сегодня я пирую!..»
Ко мне, друзья мои, сегодня я пирую!
Налей нам, Коридон, кипящую струю.
Я буду чествовать красавицу мою,
Кассандру иль Мари, не все ль равно, какую?
Но девять раз, друзья, поднимем круговую,
По буквам имени я девять кубков пью.
А ты, Белло, прославь причудницу твою,
За юную Мадлен прольем струю живую.
Неси на стол цветы, что ты нарвал в саду,
Фиалки, лилии, пионы, резеду,
Пусть каждый для себя венок душистый свяжет.
Друзья, обманем смерть и выпьем за любовь!
Быть может, завтра нам уж не собраться вновь.
Сегодня мы живем, а завтра кто предскажет?
«Ах, чертов этот врач! Опять сюда идет!..»
Ах, чертов этот врач! Опять сюда идет!
Он хочет сотый раз увидеть без рубашки
Мою любимую, пощупать все: и ляжки,
И ту, и эту грудь, и спину, и живот.
Так лечит он ее? Совсем наоборот:
Он плут, он голову морочит ей, бедняжке,
У всей их братии такие же замашки.
Влюбился, может быть, так лучше пусть не врет.
Ее родители, прошу вас, дорогие,
Совсем расстроил вас недуг моей Марии!
Гоните медика, влюбленную свинью.
Неужто не ясна вам вся его затея?
Да ниспошлет господь, чтоб наказать злодея,
Ей исцеление, ему болезнь мою.
Веретено
Паллады верный друг, наперсник бессловесный,
Ступай, веретено, спеши к моей прелестной!
Когда соскучится, разлучена со мной,
Пусть сядет с прялкою на лесенке входной,