Кофе и коньяка, добавил он, за моего будущего племянника или племянницу он, изящным жестом, вытащил из мейсенской чашки ложку. Походная спиртовка горела синеватым огоньком. 1103, в промокшем пальто, стояла в углу гостиной, под охраной двух солдат, приехавших с острова:
Пусть смотрит на пламя, подумал Макс, силой взгляда она пожара не устроит огонек, отчего-то вспыхнул сильнее, заколебался, выбросив длинные языки. Макс допил кофе:
1103, кстати, еврейским упрямством напоминает дуру Марту. Но у Марты не было ни капли еврейской крови, она просто патентованная идиотка, что называется. Словно породистые собаки, хороша экстерьером, а мозгами похвастаться не может. Сейчас она жила бы здесь спокойно, я бы ее выдал замуж. Адольфу, все-таки, нужна мать. Он еще маленький мальчик. Генрих был немногим старше, когда мама умерла после смерти графини Фредерики Макс много возился с младшим братом и сестрой:
Я читал Генриху, водил его в зоопарк, покупал мороженое он помнил прикосновение нежной, детской ладошки. Мальчик сопел ему в ухо:
Ты самый лучший брат на свете, Макси обергруппенфюрер сглотнул:
Мама меня так называла, Макси. Она, и Генрих с Эммой, а больше никто. Генрих на Принц-Альбрехтштрассе, ко мне так не обратился. Я ждал, что он попросит меня о снисхождении 1103 выпрямила жесткую, узкую спину:
Она попросит, она сделает все, что я ей прикажу Макс отставил чашку:
Зря вы отказались. Эфиопский кофе, нигде больше такого не найдешь Рауфф привез мешок кофейных зерен. Макс взглянул на часы:
Пойдемте. Я вам хочу кое-что показать 1103 перевозили в наручниках. Отомкнув браслет, он приковал женщину к себе. Макс, тихо, заметил:
Словно в Дахау. Мы знакомы десять лет, моя драгоценность. У нас, можно сказать, юбилей он махнул охранникам: «Не сопровождайте нас». Максимилиан повел 1103 за собой, по темноватому коридору, к детской племянника.
И в городском особняке Экзетеров и в замке, в Банбери, Констанца и Тони, ровесницы, делили комнату:
Я узнаю запах, поняла Констанца, здесь живет ребенок в их детских тоже пахло сладкой выпечкой, карандашным грифелем, медовой акварелью:
Тони любила рисовать, а меня больше занимал состав красок. Я прочла все статьи, в Британской Энциклопедии, потом дядя Джон и тетя Юджиния отвезли меня в Ньюкасл, на производство где-то в кладовых, на Ганновер-сквер, должен был храниться ее подарок брату:
Стивен в четырнадцать лет, решил, что уйдет из Итона и станет кадетом, в летном училище. Мне было восемь. Я попросила няню сшить холщовый вымпел, такой, как на аэродроме, и сама раскрасила его белыми и красными полосами она помнила ласковую улыбку брата:
Ты даже табличку сделала, Констанца она с детства любила работать руками:
Только не шить и не вязать. Мне нравилось паять, гравировать, выжигать. Дядя Джон оборудовал маленькую мастерскую, в бывшей кладовке для белья когда в особняк вызывали газовщика или электрика, Констанца, всегда, невзначай, оказывалась рядом с рабочим. Девочка подавала инструменты мастерам, а к десяти годам могла сама разобраться с поломками.
Медную табличку, для вымпела, она тоже вырезала и выгравировала сама:
Стивену, от Констанцы. Расправляй крылья, Ворон ей, отчаянно, захотелось, как в детстве, прислониться к надежному плечу брата:
Он женился, на тете Марты. У него, наверное, еще дети появились, кроме Густи. Роза говорила, что он пережил крушение самолета, протаранил истребителем подводную лодку. Он потерял кисти рук, был обожжен, но вернулся в авиацию Констанца оглядывала персидский ковер, с разбросанными деревянными игрушками. Шторы задернули, горел тусклый ночник, под зеленым абажуром. Кроватка тонула в полутьме, она не видела ребенка:
Но это мальчик, у него машинки, самолеты на ковре разложили искусно сделанную железную дорогу, хотя я тоже играла с такими вещами. Впрочем, я почти не играла, я предпочитала книги книжную полку увенчивал большой глобус. Констанца пробежала глазами по заглавиям:
Немецкие книги, испанские, английские. Жюль Верн, в оригинале, повести Милна первая книга о Винни-Пухе вышла, когда Констанце исполнилось восемь лет:
Тони ее читала, а я тогда занималась алгебраическими задачами, для средней школы у неизвестного ребенка стоял и знакомый Констанце, школьный учебник латыни. Поступив в Кембридж подростком, Констанца считала своей обязанностью выучить язык: