Что встретился со мной - и все стало в порядке. Смысл жизни тебе открылся, когда обвенчался со мной.
- Знаешь, если честно... Мне стало гораздо более одиноко, чем раньше. То есть несравнимо более одиноко. И если в прежнем одиночестве было как-то привычно и уже не больно - то тут такие боли начались, что выдержать их мне оказалось не под силу.
- У меня было в точности так же. И стена поэтому... Теперь-то ты понимаешь?
- Да, Анна... Но что же тогда получается? Мы были прокляты, выходит? Или, точнее: обречены?
- Выходит, миленький. Обречены во всех мирах, куда ни попадем, быть одинокими. Прокляты на том, чтобы желать навеки быть вдвоем, но никогда не суметь достигнуть этого.
- За что, Аня? И кто нас проклял?
- Не знаю. Да и не наше это дело - пытаться узнать.
- Почему?
- Потому что все равно не узнаем. Почему все звезды существуют поодиночке, можешь мне ответить?
- Могу. Если звезды сойдутся слишком близко, то они столкнутся и уничтожат друг друга.
- Нет, я о другом. Не о том, столкнутся или нет, об этом и я знаю, что столкнутся. Но я о том, почему такой закон - чтобы каждой звезде существовать только в одиночку?
- И все же, Аня, среди людей бывали такие встречи, когда двое становились, как один. При такой встрече как бы рождалось новое существо.
- Это не мы ли с тобою?
- Хотя бы и мы. А что, не так?
- Так. Так. Только не забудь, милый, что нас-то давно уже нет. Никто на свете нас не видит и не слышит. Мы если и существуем, то неизвестно где - и каждый только для себя.
- Анна! Анна! Но ведь я слышу тебя! Говорю с тобой!
- И я тебя слышу, Валентин.
- Слава Богу, что хотя бы так...
- Слава Богу. Но когда-то мы могли не только слышать - могли видеть, трогать, чувствовать друг друга, обнимать, брать за руку один другого, спать рядом в одной постели, вместе просыпаться утром, молча и сосредоточенно завтракать за широким некрашеным столом, на котором стоял дымившийся из носика паром зеленый чайник. В плетеной корзиночке лежали вповалку небольшие свежайшие огурцы, на вострых макушках которых еще торчал младенческий желтый вихорок усохшего цветка. В окно широкой веранды виднелось вдали, над загорелым плечом Анны, над садовой курчавой зеленью, летящее вместе с хлопчатыми облаками небо, под которым оставался на месте, никуда не двигаясь, купол храма с маленьким крестом. Валентин всматривался поверх обнаженного плеча Анны в движущееся дальнее небо, в устойчивый темный крест, в крошечных голубей, круживших возле него, - случайный пространственный коридор взгляда подвел внимание невидимки к созерцанию крохотного фрагмента картины, который и в своей малости был столь же прекрасен и содержателен, как и вся неохватная, недоступная взору картина дня. Анна, сидя за столом спиною к окну, могла видеть только лицо Валентина, его замершие дымчатые глаза, но в этом лице и в этих глазах она наблюдала отраженный свет той же картины с безупречно выбранным содержанием и совершенно исполненной живописью. И Анна открыла - и вся озарилась, зажглась этим открытием, и в ту же минуту высказала Валентину: человеческое лицо не тем красиво, какой нос на нем и какие глаза и губы, но тем, насколько оно может отразить в себе красоту жизни, к которой обращено в данное мгновение. Валентин ответил ей, естественным образом подхватив и продвинув ее мысль, что и сама красота жизни начинает мерцать, проступать сиянием - как бы зажигаясь от восхищенных взоров человеческих глаз. Так и женщина вспыхивает, хорошеет и украшается румянцем от радостного взгляда мужчины.