Мне кажется, я знаю: тебе и это захотелось сделать от страха, того самого...
- Если знаешь, то и спрашивать, стало быть, незачем.
- Не хочется об этом говорить?
- Ты ведь никогда не поймешь, Валентин, ни на том свете, ни на этом... Для этого надо быть женщиной. Но это и на самом деле страшно, когда тебя бросают. Это невыносимо. Бедные женщины. Да, ты прав, я первой бросала всех своих мужчин, не дожидаясь, когда это сделают они.
- Как странно. Мне казалось, что я-то как раз буду исключением. Единственным, угаданным, кого ты никогда не сможешь бросить. Редчайший случай на земле - но он произошел именно с нами. Мы составили с тобой нечто целое, двуединое, как древний платоновский андрогин. Получилось новое существо, и оно было - не ты и не я. А стену ты захотела построить не для того, чтобы навсегда избавиться от меня, как раз наоборот - испугалась, что это может произойти, если мы и дальше будем оставаться вместе. И чтобы сохранить новое существо, Анну-и-Валентина, которое было дорого нам обоим, ты и решила расстаться физически... Ты поняла опасность, угрожающую нашему единству, и приняла решение - которое ни в коей мере не было тем самым, что ты обозначила пошлым бабьим словечком "бросить". Так ведь, Анна?
- Ну, если тебе угодно...
- Мне угодно лишь одно. Правда.
- ...и только правда.
- Да.
- Которая в том, если хочешь знать, что на протяжении всех этих двух лет, что мы были вместе, изо дня в день, исключая только дни моих вынужденных "каникул", ты два раза в сутки насиловал меня, мой друг пришелец. Аккуратным образом вечером и утром.
- Ничего себе! Какое чудовищное слово. "Насиловал", значит. А как же тогда понимать эти твои крики, похожие на песнопения: "Да! Да! Да!" Эти твои розовые щечки и сияющие глаза - после всего?..
- Валентин, не будем здесь теперь повторять старые пошлости. Ведь я стену решила строить не против чего-нибудь другого, а именно против подобной пошлости. Неужели тебе непонятно?
- Непонятно! Совершенно непонятно. И оскорбительно для меня. Что же значили тогда эти слезы, эти твои внезапные прекрасные слезы? В самое неподходящее время, когда ты вдруг принималась рыдать, глядя на меня уже счастливыми глазами, ловить и целовать мои руки - как это надо было понимать?
- Ну и как это надо было понимать?
- Тебя прошу разъяснить. Пожалуйста!
- Разъяснений не будет. Их попросту нет. Вернее - для тебя нет, потому что ты полагал... Что этой своей любовью ты давал мне великое счастье. Отсюда и слезы... Так ведь?
- А разве не так?
- Никогда, никогда ты не понимал, инопланетянин херов, что как мужлан ничего-то ты не давал женщине - ты только брал. А то, чего она ожидала, что нужно было ей, без чего в своей жизни не могла - умирала, того ни один мужлан не может дать ни одной женщине.
- Как печально для меня то, что ты говоришь. Как это печально, Анна.
- Не печалься. Ведь ты был пришельцем, не так ли? Я все же угадала тебя. Потому что я сама была пришелица с другой звезды. И того, чего я жаждала получить, как раз и получала от тебя. Успокойся. Вот поэтому и слезы. Потому что только пришельцы инопланетянские могут дать это женщине, такой, как я. А что именно - того я тебе не скажу, и ты уж сам попытайся догадаться, если такой умный. Но никогда не догадаться мне, вероятно потому, что стремительно прокатывается река земной жизни, в его невидимом потоке так легко и быстро тонут эти прелестные хрупкие существа, с беспомощной мольбой вскидывая свои светлые руки, - и все напрасно, все напрасно, потому что никто и ничто не может выхватить их из реки бытия и понести над ее течением, - ничто и никто не сможет уберечь женщину от морщин и ранней седины на висках, от жалобного увядания сладкого плода, обольстительного тела.