«О-о-ох, что за странности нашего организма? Загадки сплошные один и тот же сон, один и тот же сюжет прокручивается по нескольку раз? Мы где-то что-то недовыполняем, или что? Или надо сменить тактику поведения? Что-то полезное вынести из этого сна? Несколько раз это как напоминание или что? Загадки разума Может, напоминание, что мы неправильным путем пошли, и надо вернуться в начало лабиринта своей судьбы. Ну, а если уже слишком поздно, и ничего нельзя изменить? Бывают разные жизненные ситуэйшн Иногда кажется, что каждый из нас периодически возвращается в начало этого самого лабиринта, который Нет, пожалуй, в начало нельзя вернуться! Конечно же, нельзя! Каждый из нас возвращается в определенную точку, где уже проходил, где уже был и, вот, мы стоим и размышляем: Ну-у-у, ведь в прошлый раз я пошла в эту сторону, а вернулась снова сюда, и куда же мне идти теперь? Вот куда? Это замкнутый круг? Есть еще два или три поворота случается так, что есть и мы отправляемся опять-таки с наивной надеждой преодолеть этот чертов, так и подмывает горячо-ругательно выразиться, но, ладно, просто чертов лабиринт с помощью высших сил, идем-идем, но, в конце концов, возвращаемся в третий, и в четвертый, и в двадцать четвертый раз на тот же самый перекресток. Спрашивается ну-у-у, почему? Да-а-а спрашивается, но ответов не дано надо вставать и идти, посеяв надежду и рассчитывая только на свои силы еще бы кто ответил на наши вопросы. А кто ж на них ответит, как не мы сами значит, вывод встаем, как бы не было тяжко, и пускаемся снова в путь на поиски истины, счастья, мечты и всего-всего остального!»
В провальном, скомканном сне муравьиха спокойно сидела, развалившись в мягком кожаном кресле, возле тонированного овального окна в новеньком, сверкающем каждой деталькой, вагоне скоростного поезда, уверенно летевшего по бескрайнему пшеничному полю. Где-то вдалеке туманились, виднелись сумрачные очертания города: черные заводские трубы выпускали клубы дыма, похоже, никогда не иссякающие, редкие многоэтажные дома торчали ощетинившимися иголками-исполинами на фоне других кубиков-домов. С каждой секундой мегаполис все больше и больше удалялся от поезда.
«Мы же, вроде, должны приближаться к городу, ехать к нему, а не уезжать куда-то в далекие края, от него» пыталась разумно размышлять Амина во сне, но состав, слегонца плавно покачиваясь, все удалялся и удалялся от чуждого поселения с довольно приличной скоростью. «Как так? Ну, как так-то?» с расстроенной спонтанной безнадежностью вздохнула муравьиха.
Бледный, бездушно-печальный солнечный диск едва проглядывал из-за набухших дождевых туч, на удивление напоминавших рябое вымя тельной коровы, готовой к дойке, и которые были настолько полны, что добросовестно ждали только одного, малейшего сигнала божественного грома, чтобы освободительно разродиться беспощадным, тропическим ливнем. То ли от того, что стекла в безупречно новоиспеченном вагоне были старательно покрыты светоотражающей серо-синей пленкой, которую наносили для того, чтобы яркие солнечные лучи не мешали нежно-панцирным пассажирам, то ли от надвинувшейся жесткой мраморности погоды, то ли еще от чего, угрюмый пейзаж, мерно проскакивающий за границей иного мира, казался еще более угнетающе-мрачноватым.
В бархатных кукольных лапках Амины нашла приют пухлявая игрушка смешной слоненок, герой из известного старого мультфильма, белесо-розового цвета: мягкий хоботок, бескомпромиссно загнутый вверх дугообразной трубой, невинно призывал к веселому настрою, выпирая над забавной веснушчатой сине-салатной кепкой, укрепленной на пухлявой голове, блинчато-овальные, безумно огромные уши, казалось, служили слоненку для того, чтобы он мог с легкостью преодолевать расстояния, перелетая с места на место. Сначала он сидел смирно и достойно, и был размером с милипусечного, крохотного котенка, а через минуту-другую неприлично раздулся до пределов гигантской подушки. Полусонная муравьиха, чуть заметно улыбаясь самыми краешками рта, крепко обнимала южного толстячка, как самую родную и любимую животинку, и, сентиментально прижимаясь к плюшевому, мягонькому, ангельскому, почти полуживому существу, потому что тот мерно покачивался в такт движения поезда, уморительно странно мигал искусственными пуговками глаз, очаровывая искрящимся светом, и невнятно двусмысленно мычал себе под нос, по крайней мере, так казалось Амине, чувствовала себя намного легче, стараясь совсем не думать ни о сумасшедшей скорости, с которой свистел состав, ни о пасмурной, колючей, угнетающей погоде, ни о том, что происходит за недобрым окном, ни о том, что где-то там, очень очень далеко остался ее незавершенный репортаж об интернатах и даже ни о том, что ждет ее впереди.