На диванчике продолжалась беседа. Сейчас снова заговорила хозяйка, светловолосая, в мягко облегающем фигуру лиловом халате. Она вообще ценила нежные, но плотные ткани, похожие более на вторую кожу. В таких одеждах чувствуешь себя, как рыба в воде, она даже сказала это своему гостю, ещё в прихожей, извиняясь за домашний вид.
Впрочем, они были приятели, да и вообще нравы в городке были патриархальными. Кошка здесь лезла вам на колени, когда хорошенькая цырюльница усаживала вас поудобнее в вертящемся страшном кресле, всклокоченный зелёный попугайчик-ябеда выпрашивал вашего внимания, когда вы входили в хлебный магазинчик. Огромный пёс укладывал внушительную пасть на колени ваши, если вы входили в местный кинотеатр, чтобы покалякать о том, о сём с его директором, приятнейшим человеком, несколько суровым на вид и похожим на тигра, которым он, кстати, и являлся.
Но, конечно, белокурая особа беседовала с гостем не о нравах в городке. Речь шла о книжных шкафах, которые она намеревалась заказать в его магазине. После смерти отца книги были не устроены, теснились в неудобных стеллажах, на скорую руку сооруженных отцовским приятелем-плотником.
Теперь, когда они с мамой получили второй гонорар за книгу о сходстве футбола и шахмат, откладывать устройство библиотеки было уже как-то неудобно. Правда, папа не выражал никакого нетерпения, навещая их по своему обычаю в виде бражника, небольшого, со светящимися глазами. Образ этот был им выбран, видимо, не без юмора, хотя, по правде, покойный никогда не грешил (во всяком разе, так, чтобы стоило об этом говорить) известным пристрастием, на каковое в городке вообще смотрели очень добродушно.
Возможно, ему нравилось гудение, испускаемое крыльями этой сильной бабочки, звук почти за границей слабого человеческого слуха. Но, скорее всего, дело было в сходстве способа передвижения если ты зарабатывал на хлеб насущный, всю жизнь перевозя людей по воздуху на стареньком самолёте пассажирского авиафлота, уж непременно захочется тебе полетать над землёй без груза и острого, сжигающего нервы лётчика медленно, но неуклонно чувства ответственности за чужие жизни и старую, любимую машину
Так или иначе, он не подавал никаких знаков ни красавице жене своей, ни мрачноватой дочери, засидевшейся в девках, что его, свободного от обязательств, расстраивает состояние семейной библиотеки, собранной ещё его прадедом и усердно пополняемой им самим, хотя, будучи по своей мужественной натуре «более корабельщиком, нежели книжником», как с любовной иронией говаривала его жена, он не особенно склонен был поглощать мёд собранной им премудрости.
Хозяйка повернулась к собеседнику и с лёгким, не вполне искренним вздохом, закончила свою мысль:
Пусть они будут застеклённые и такие, чтобы ни одного корешка нельзя было разглядеть.
Собеседник очень ласково кивнул на это, совмещающее несовместимое, требование и спросил:
Ольха? Дуб?
Веда задумалась, при этом она повела взглядом вверх и вправо: верный знак того, что человек пытается представить (вообразить) себе то, чего нет пока нет. Её глаза были бы приятно светлыми, почти прозрачными, если бы не оттенок темнеющей в глубине воды. Этот оттенок сейчас при электрическом освещении особенно замечался, и гость не мог не признать, что в глазах Веды Львовны, по существу довольно милых, имеется нечто чуть ли не зловещее.
Наконец, владелица кота сказала, вернув глаза в надлежащее состояние, что они должны быть светлые. Невольно она ухватила прядь своих волос и обернула вокруг запястья.
И в то же время, добавила она, такие суровые отчасти, будто бы замок, где людоед живёт. Темненькие. Понимаете, пан Глин?
Тот и на эту несусветицу кивнул вполне безмятежно. Он не был человеком, по крайней мере, в эту вот минуту. Деливший диванчик с хозяйкой, напоминал собою гигантского ящера без крыльев, каковые, согласно справочнику «Население Мира», угнездились с Прошлого Времени на далёком суверенном островке. Но так как Николай Яковлевич Панголин был само добродушие, его не пугались даже слабонервные (в посёлке, если честно, таких не было), а фамилию боярскую, старинную предавно шуточно переиначили, или, как невежливо выражалась другая хозяйка этого дома, пересобачили.
Конечно, Человеческое Начало в нём преобладало, но он так сжился со своим Первоначальным Обликом, что предпочитал его своему же человеческому. Заметим, что в посёлке Кропивник, как и всюду на побережье, и к этому относились лояльно. Разве что учителя местной государственной школы ворчали, что это нехорошо, но их можно понять в школе детишкам полагалось иметь человеческий облик, просто ради самодисциплины. Попробуй, научи их чему-нибудь, если они всё время отвлекаются. Самопревращение, непроизвольное, конечно, не наказывалось, но, иногда, вспылив, учитель, (с трудом удерживаясь, чтобы не зарычать или не зашипеть по-ящеричьи), мог осерчать не на шутку и тогда в дневничке ребёнка, рядом с портретами противных поющих морд и социальной рекламой, появлялась соответствующая запись.