У матери было всего одно-единственное украшение старый кулон, свитый из тонких серебряных нитей, потемневших от времени. Она носила его, не снимая, столько, сколько Ив себя помнила. Когда-то внутри кулона, среди переплетения серебряных нитей, лежала пропитанная духами подушечка. Запах давно выветрился, да и сама подушечка рассыпалась, превратившись в труху, и всё-таки мать то и дело подносила кулон к носу, как будто ещё чувствовала его аромат.
«Ей давно пора обзавестись новым», заключила Ив.
Она не могла дождаться завтрашнего утра, когда мать найдёт подарок под подушкой. И была так благодарна госпоже из Сиреневого дома, что попросила стразы на её платье сиять особенно ярко. В ответ те вспыхнули, забыв, что сделаны из стекла, а не из звёздных осколков.
Ив почти не отрывалась от работы. Лишь раз она подняла голову, и нахмурилась в сторону мутного от ледяных узоров окна. Ей вдруг стало холодно, и показалось, будто кто-то наблюдал за ней с улицы. Высокое окно пестрело праздничными огнями, разгорающимися всё ярче по мере того, как сгущалась ночь. Иной раз по его поверхности проскальзывали тени прохожих и дилижансов. Но никто не стоял, наблюдая за ней. Ей лишь почудилось.
В семь часов Ив повесила на дверь табличку: «Извините, мы закрыты». Подумав, она приписала: «Благослови Вас Богиня», но тут же стёрла мел, посчитав надпись старомодной, и вывела вместо этого: «С праздником!» Коротко и просто. Затем девушка, задёрнув плотные багряные шторы, отрезала крошечный мир «Узелка» от большого и яркого внешнего мира, и вновь сосредоточилась на платье. Капли падали, отмеряя время, в чашу клепсидры на полочке за спиной, и руки двигались в такт ритму, быстро и аккуратно.
Когда Ив, наконец, закончила, башенные часы успели пробить восемь. Ох, и припозднилась же она! Ещё немного, и госпожа из Сиреневого дома пришлёт служанку, разузнать, что сталось с платьем для завтрашнего праздничного обеда.
Ив завернула платье в плотную красную бумагу и перевязала лентой. Мать, должно быть, волновалась, гадая, отчего она так задержалась, но перед тем как отправиться домой, нужно было доставить заказ в Сиреневый дом.
Мать Ив отчего-то особенно не любила отпускать от себя дочь после наступления темноты. Брикеш был тихим городком, где жители знали друг друга в лицо, а бесчисленные фонари делали ночи едва ли не светлее дней. И всё же, едва лишь сумерки заволакивали небо над островерхими крышами, мать задергивала шторы и зажигала лампы, и старалась (по мере того, как Ив становилась взрослее, это давалось всё трудней) не спускать с дочери глаз. Ив это порой раздражало, но не то, чтобы тревожило.
Она заботится обо мне, говорила она своему коту Клубочку, Все матери такие.
Приглядись она внимательнее, то непременно заметила бы, как задумчиво и грустно глядела иногда мать, и с каким облегчением, как будто гора падала с плеч, она встречала дочь, стоило той чуть задержаться на рынке или в мастерской. Тогда Ив уж точно заподозрила бы что-то неладное в поведении матери. Но Ив не приглядывалась, и потому не замечала.
Конечно, в их доме были свои тайны. Ив, к примеру, почти ничего не знала о жизни матери до своего рождения, о том, где та выучилась рисовать защитные знаки и находить в лесу целебные травы. И самое главное Ив не знала, кем был её отец. В детстве она частенько фантазировала на эту тему. Был ли он бравым морским пиратом с глазами цвета волн, сошедшим как-то на берег и очарованным юной швеей? Или что если мать была пассажиркой судна, которое попало к нему в плен? Он, конечно, не сумел устоять перед её прелестью, а она как могла не полюбить отважного, лихого капитана? Разумеется, как самые лучшие истории любви, их любовь была трагической. Сгинул ли он в опасной пучине? Или пал в кровавом бою? Или же закончил свой век на виселице как многие другие пираты?
Но то были лишь фантазии маленькой девочки. Её отец не был ни пиратом, ни рыцарем, ни королём, ни волшебником. Скорее, он был просто-напросто проходимцем, бросившим её мать с ребёнком в чреве и без гроша в кармане. Таких историй вокруг пруд пруди. Нечему удивляться. И не над чем страдать. Ив перестала спрашивать, не желая тревожить материнские раны расспросами о чужом и ненужном человеке. Если мать захочет рассказать, она расскажет, не по годам мудро рассудила Ив.
И кстати, о матери Ив сделалось совестно. Как она могла так увлечься работой, что забыла о времени? А ведь ещё нужно отнести платье.