Ничего, тебе двадцать два, мне на год меньше. Мы еще в цене Аннет, крася ногти, слушала Розу:
Она легко о подобном говорит. Хотя она замужем, то есть была. А я урод, урод заставив себя не плакать, девушка помахала пальцами: «А любовь?»
Такая любовь, такая любовь отозвалась Роза, лимузин пармских фиалок, бриллианты от Картье, самолет в Ниццу. Любовь закончилась в пыльной конторе мэрии, потому что мой муж, трус и подонок! взорвалась девушка: «Сегодня я опять стану Розой Левиной. В жизни больше не вспомню о мерзавце!»
Опустившись на расшатанный стул, Роза помахала свидетельством, с гербом правительства Виши:
Мадам Роза Левин, разведена, свободна, в поисках приключений она потянула Аннет за руку: -Пойдем, я обещала шампанское. Не от моего бывшего свекра, конечно Роза кинула сумочку на сиденье рено. Они подняли крышу кабриолета, август был жарким. Немецкие солдаты купались в Сене, девушки ходили без чулок. Аннет уселась на место пассажира, сверкая загорелыми, стройными коленями, в льняной юбке, от мадам Эльзы. Расстегнув шелковую блузку, цвета грозовых туч, она обнажила шею и начало декольте. Роза завела машину:
Не знаю, чтобы я без тебя делала, милая. Все, все, спохватилась она, больше не плачу. Шампанское, икра, фрукты Аннет усмехнулась:
Неподалеку есть хороший ресторан, у Инвалидов. Мы она помолчала, с Теодором туда часто ходили
Нет, решительно отозвалась Роза, выезжая на рю де Гренель, под красно-черные флаги. На домах расклеили вишистские плакаты, с чеканным лицом немецкого солдата, в каске: «Он проливает за тебя кровь, отдай ему свой труд». Офицера окружили дети: «Мы доверяем силам вермахта».
Роза сплюнула на мостовую:
Мы не доверяем, и не собираемся. Нет, повторила она, никаких ресторанов, моя дорогая. Развод я буду отмечать, в ресторане, где состоялся свадебный обед. Только «Риц» меня достоин она вскинула подбородок. Аннет, невольно расхохоталась, теплый ветер ударил им в лицо. Свернув к Дому Инвалидов, машина понеслась на север, к Правому Берегу.
Уложив чемоданы хорошо одетого азиата в багажник, таксист в аэропорту «Ле Бурже» искоса окинул мужчину пристальным взглядом. Азиат рассматривал нацистские флаги над входом в зал прилета. На большом плакате маршал Петэн пожимал руку Гитлеру. В Ле Бурже, в июне приземлился самолет фюрера. Он приезжал, с личным архитектором Шпеером, осматривать французскую столицу:
Сдали город, сказал себе таксист, но ничего позорного нет. Мы сохранили Лувр, Эйфелеву башню, собор Парижской Богоматери. Разве лучше было бы, если бы наши ценности стали руинами? Лондон еще ждут бомбардировки Париж усеивали пропагандистские афиши. Толстяк Черчилль, с неизменной сигарой, отправлял через пролив лодки, полные вооруженных до зубов диверсантов. Таксиста не призвали в армию. На прошлой войне, юношей, его отравило газами. Сыновей у него не было, только две дочки. За семью он не беспокоился:
Но, это как посмотреть, размышлял таксист, девчонкам семнадцать лет, и пятнадцать. Бошами полон город. Конечно, ни одна порядочная французская девушка с немцем встречаться не собирается, но мало ли, что они себе позволят. Свистят вслед женщинам, колбасники азиат прилетел рейсом Swissair, из Цюриха.
С началом войны заработки таксистов, на аэродроме, упали. Продолжали работу только принадлежавшие нейтральным странам авиалинии. Багаж у азиата оказался отменного качества, костюм тоже, мужчина носил золотые часы. Таксист, все равно, немного пожалел, что у него перехватили богатую пассажирку. Красивая брюнетка лет сорока, в летнем костюме от Скиапарелли, серого шелка, прилетела с одним саквояжем и сумочкой. На длинных пальцах она не носила колец, на шее виднелся крохотный, золотой крестик.
Таксист, работая в Ле Бурже больше десяти лет, мгновенно чуял запах денег. Дама распоряжалась на хорошем французском языке.
Впрочем, что я жалуюсь таксист завел машину, немецкие офицеры постоянно такси заказывают. Платят, по счетчику взглянув, в зеркальце, на бесстрастное лицо азиата, водитель решил счетчик не включать.
В «Риц», пожалуйста, раздался холодный, вежливый голос, с заднего сиденья, и будьте любезны привести в действие счетчик азиат говорил с парижским акцентом, словно он, как и таксист, родился и всю жизнь прожил где-нибудь в кварталах у кладбища Пер-Лашез. Водитель, закатив глаза, пробормотал что-то себе под нос. Он повернул рычажок, машинка ожила.