Как это?
А ты сам посмотри ладом. Второй-то договор у тебя без печатей. Такие бумаги банк к оплате не принимает. Это липа.
Да как же липа. У меня ведь свидетели есть. Я, если нужно будет, бучу подниму, пригрозил Александр Петрович. Они меня знают. Я бывший фронтовик, мне терять нечего. Моя берданка всегда наготове.
А сейчас это не поможет. Ты под основным договором расписался?
Расписался.
Ну, вот и всё. Там сумма указана, три тысячи триста.
Сейчас посмотрю.
Посмотри, посмотри, посоветовал Николай с усмешкой.
Да Три триста.
Ну, вот и всё! Гуля Вася.
А второй наряд без печатей.
Да. Без печатей.
Ну вот, с иронией заключил Колька. Вот и всё. Олух ты, Петрович!
После этого разговора мужики весь день работали с плохим настроением, а вечером решили немного выпить. Не для куража конечно, а так для того, чтобы на душе полегчало. Сложились на водку, передали деньги Васе Карпикову четвертому члену бригады, русоволосому, привычной внешности мужику, и тот как-то очень охотно, можно сказать, с радостью сбегал в сельповский магазин.
Пока он бегал, мы осмотрели место будущего строительства. Решили, что работы ещё много. Дом, который мы должны были сломать, представлял из себя длинное и мрачное деревянное здание, состоящее из трех равных частей. Первая часть, то есть первая квартира в этом доме, принадлежала когда-то видному в здешних местах революционеру Якову Борисовичу Барковскому. До конца восьмидесятых годов в ней располагался небольшой музей, из-за этого на пыльном фасаде дома со стороны улицы всё ещё красовалась мемориальная доска с барельефом славного революционера. В процессе работы нам предстояло осторожно убрать эту доску и передать на хранение в местный краеведческий музей. Но с этой задачей мы, что называется, не справились. Как-то во время очередной попойки, когда нам не хватало до полного счастья граммов по сто сто пятьдесят, Колька Замес взял хищно изогнутый ржавый гвоздодер и одним ударом сковырнул со стены дома памятную доску.
Тут меди будет килограмма четыре, мужики. Зачем добру пропадать? Так ведь? Медь сейчас дорогая.
И, не дождавшись нашего ответа, привычным путем побежал к нелегальному скупщику цветного металла Прохору Лопатину, который жил на соседа ней улице в новом доме, заросшем со всех сторон ржавым железным хламом.
После Колькиного возвращения пьянка продолжилась, а я почему-то подумал, что всё самое скверное в России происходит как бы между делом, не в соответствий с нравственным чувством, а вопреки всему. И этому не найти подходящего объяснения. Просто так происходит, и всё. Это как брызги, после прыжка в мутную воду.
Потом, когда мы, слегка пошатываясь, весело прогуливались по дому старого революционера, я высказал Кольке упрек, мол, всё это как-то не по-людски, нечестно получилось насчет доски. Так вообще-то не делается. На что Колька ответил:
А Царя убивать было хорошо? Честно? Дочерей его юных и сына калеку? Хорошо, правильно?
Не знаю, искренне ответил я, но память есть память. Надо всё в памяти сохранить: и хорошее, и плохое.
Сохраним, заверил Колька. Без досок и знамен сохраним. Ты не сомневайся. Всё этим гадам припомним потом. За всё они ответят.
Я обратил внимание, что в квартире известного революционера не было ни мебели, ни удобств. Только русская печь да узкие, похожие на бойницы окна, плотно заколоченные досками. А ещё там было чучело громадной птицы, похожей на буревестника, прикреплённое к потолку таким образом, чтобы создавалось впечатление, будто она летит. Буревестник со стеклянными глазами, видимо, был для старого революционера неким символом, с которым ассоциировалось у него представление о настоящей свободе. О настоящем полете мечты.
Проходя по одной из пыльных комнат мемориальной квартиры, Вася Карпиков случайно задел за угол выцветших обоев, после чего вынужден был с ужасом отскочить в сторону. Ибо вся стена дома оголилась, и нашим взорам предстали плакаты времен коллективизации. Тут были строгие лица рабочих и крестьян с беспощадными взорами, с бровями, сведенными к переносице. Какие-то топорные, но больно бьющие в цель стихи, призывающие к борьбе с православной верой. Плакаты с цитатами Троцкого, Луначарского, Свердлова и Когановича.
Ужас какой! искренне произнес Вася, разглядывая их. Сколько всякой дури! Вы только послушайте: