– Вытащить его из аутизма никаким обычным способом нельзя, потому что он не принимает тебя точно так же, как весь остальной мир. Но если ты наложишь арест на его сознание…
– Что?
– Есть у нас одна методика, при которой, по существу, мозг становится независимым от тела и осуществляет только функции сознания. Это довольно сложная техника, разработанная в нашей лаборатории… – Он сделал паузу.
– Тобой? – спросил Энтони, скорее из вежливости.
– В сущности, да, – сказал Вильям, слегка покраснев, но явно с удовольствием. – Поместив сознание под арест, мы предлагаем телу искусственно созданные ощущения, ведя при этом наблюдения за мозгом с помощью дифференциальной энцефалографии. Появляется возможность больше узнать о человеке, страдающем аутизмом, о наиболее желательных для него чувственных впечатлениях; попутно мы получаем новые данные о мозге в целом.
– Ага, – сказал Энтони, но на этот раз это было настоящее «ага». – А то, что вы узнали о мозге, можно использовать, работая с компьютером?
– Нет, – ответил Вильям. – Шанс равен нулю. Я говорил об этом Дмитрию. Я ничего не знаю о компьютерах и недостаточно знаю о мозге.
– А если я научу тебя разбираться в компьютерах и подробно объясню, что нам надо, что тогда?
– Этого недостаточно. Это…
– Брат, – Энтони постарался, чтобы это слово произвело на Вильяма впечатление, – Ты мой должник. Удели внимание нашей проблеме. Пожалуйста, попытайся применить к компьютеру все, что ты знаешь о мозге. Речь идет всего лишь о попытке, но я надеюсь, что попытка будет честной.
Вильям беспокойно шевельнулся и сказал:
– Я понимаю твое положение. Я попробую. И попытка будет честной.
6
Вильям попробовал. Предсказание Энтони сбылось, им пришлось работать вдвоем. Первое время то один, то другой сотрудник Проекта наведывались к ним, и, поскольку скрыть родство было невозможно, Вильям сообщал каждому ошеломляющую новость о том, что они с Энтони – братья, пытаясь извлечь из этого какую-нибудь пользу. Но со временем коллеги перестали проявлять к ним повышенный интерес, и в их жизнь, подчиненную одной цели, больше никто не вмешивался. Когда Вильям приближался к Энтони или Энтони к Вильяму, любой, оказавшийся в это время рядом, как будто уходил сквозь стену.
Постепенно они преодолели напряженность и даже выработали собственный стиль общения. Случалось, они разговаривали так, будто не было никакого родства, никаких общих воспоминаний о детстве.
Энтони описал то, что требовалось от компьютера, просто, без технических терминов, а Вильям, после долгих размышлений, рассказал, как, с его точки зрения, работу компьютера можно уподобить работе мозга.
Энтони спросил:
– Это в принципе возможно?
– Не знаю, – ответил Вильям. – Попробуем, Может быть, он не будет работать, А может быть, будет.
– Стоило бы обсудить это с Дмитрием Большим.
– Давай сначала сами прикинем, что у нас получается, К нему надо идти с конкретными предложениями, а если их у нас нет, нечего и ходить.
Энтони заколебался:
– Мы пойдем к нему вместе?
Вильям проявил деликатность и сказал:
– Ты будешь нашим представителем. Какой смысл в том, чтобы лишний раз появляться вместе?
– Спасибо, Вильям. Если из этого что-нибудь получится, я воздам тебе по заслугам.
Вильям сказал:
– На этот счет у меня нет никаких опасений. Если идея чего-то стоит, я полагаю, что никто, кроме меня, не сможет воплотить ее в жизнь.
Они многократно и всесторонне обсудили ситуацию. Если бы не эмоциональная напряженность – следствие их родства – Вильям начал бы гордиться своим братом, который так быстро разобрался в чуждой для себя области.
Потом начались долгие обсуждения у Дмитрия Большого, беседы практически с каждым сотрудником Проекта.