Гамлетовский выбор между благополучием и принципами он давно для себя сделал. И хотя в эпоху «демократии и прогресса» власть так же хорошо платит за молчание, невмешательство и некритику, как и прежде, он понял одну непреложную истину: если он примет условия сделки, то превратится из сатирика в почти безобидного фельетониста, а вместо трагикомического персонажа перед публикой предстанет шут для развлечения недоумков В отличие от своих коллег, которые благодаря своей популярности заполучили театры, гранты, госфинансирование, он остался вольным художником: директорство, немалый бюджет, маркетинг, а также юная жена и ее многочисленные родственники без московской прописки не для него. Великий комик хочет выглядеть смешным. Но только на сцене! Упаси боже, если в криминальных или светских новостях! Все это не для него! Ведь он один на сцене способен приковать к себе внимание зрителя так, словно это захватывающий финал спектакля, в котором участвует пять ведущих актеров знаменитого столичного театра. Во все времена неплохо зарабатывая, комик избегал того, чтобы демонстрировать свое благополучие. Когда актёры и режиссёры приобретали шикарные виллы, морские яхты и прочие «аксессуары богачей», то его всегда забавлял этот смешной контраст «духовного творчества» с вульгарным мещанством. Неужели властителю дум приличествует тратить время и деньги на коллекционирование дорогущих картин, как это делает крупный банкир, альфа и омега финансового успеха которого обусловлены его прежней должностью министра?
В его незабываемых выступлениях он редко изображает смешную походку, неловкие манеры, шепелявый голос или неблагозвучный акцент. Все это и так можно увидеть и услышать на улице и совершенно бесплатно. Сатирик обойдется без каламбуров и пения комических куплетов, оставляя это другим комикам, сделавшим ставку на легкий юмор. Он привык работать в классическом стиле: без закадрового смеха, придуманного умниками с телевидения, этой примитивной симуляции эмоции толпы. Комик говорит серьезным тоном, но все смеются, он почти не улыбается, но улыбки не сходят с лиц слушателей, его лицо непроницаемо, и, как кажется, лишено явных эмоций, и только выражение его глаз и их блеск предвещают приближение к той «точке кипения» рассказа, после которой последует оглушительный взрыв хохота в зале.
Он начинал с образа «весельчака и балагура». Это казалось созвучным эпохе: всюду с плакатов улыбались счастливые советские люди. Но по мере того как менялось общество, менялось и его восприятие происходящего его персонажам стал присущ трагикомизм, причем уже тогда, во времена «социалистического сюрреализма». А ведь сейчас, среди обремененного долгами и кредитами населения, в условиях бедности, безработицы и мрачных перспектив, пожалуй, улыбающийся без видимой причины на улице или на сцене веселый человек будет принят за сумасшедшего или чудака.
В то время как его «коллеги по цеху» сосредоточились на поиске забавных комических ситуаций с путаницей или без, постоянно ощущая их дефицит, он поставил во главу творчества не высосанные из пальца обстоятельства, а самого человека с его вечной спутницей драмой, с его запутанными личными и семейными отношениями; человека, которому всегда не хватает любви, внимания, понимания, милосердия, денег, времени Он видит комизм в самой драме, так созвучной каждому из нас! Разве не смешон Акакий Акакиевич, если бы все это не закончилась так трагически? А разве не комичен в начале трагедии король Лир? Старый властитель, у которого было время, чтобы понять истину: власть, какой бы она ни была, должна быть в одних крепких руках