Анархистке
Её любили Огюст Роден
и батька Нестор Махно.
Когда в паху слегка тесны
Те галифе, в которых власть,
Тогда в любовниках штаны,
А ты любовница седла.
Глазами бюст ласкал Огюст,
А Нестор лапал мрамор плеч,
Блатные вкладывали грусть
В жаргон под семиструнки речь.
И «Мурку» знала вся страна,
Приблатнена во времена,
Когда не помнила струна
Политбюро по именам.
А нынче вор вошёл в закон
И носит грамотный пиджак,
И учится приличьям он,
Чтоб в правой нож над beef держать.
Твой бюст в земле, но мрамор цел,
Роденом врезанный в Париж.
Могла возвыситься в резце,
Но опустилась в главари.
Анархия сама собой
Истлела персями Марусь.
Пришла монархия жлобов.
Она сгниёт, оставив Русь.
Антиподы
Во времени разведены
Как дети, по своим домам в пространстве,
По краскам взрослых сказок, иллюстраций,
Где верх одним есть антиниз,
Но те же страхи,
И тот же воск, а свет свечи
Везде блюдёт одну и ту же скорость,
Число перстов в кресте и и́конопись
Иные, как на Пасху куличи,
Но та же совесть.
В антиземле колокола
Звенят, подобно чашам поминальным
И те, и те о славе и печали,
Добра желая, а не зла,
Но «антиально».
В антимирах растёт трава
Где вниз, где вверх, а там и там всё травы,
Но те же люди правы и неправы,
А серп и молот в головах
Наносят травмы.
Земле бы плоскость утюга
На ней одни восходы, и закаты,
И вера одинаковостью как-то
Всем уровняли бы рога
И предикаты.
Но, слава Богу, та кругла,
С тем «где», куда нельзя прямой наводкой,
Там всё наоборот, но та же водка,
Слова молитв, колокола
И идиотство.
Архив
Там этажи и стеллажи,
Не кровь, а пыль на старых ранах,
И все дела под номерами,
А каждый номер чья-то жизнь,
Страницы пыток, а потом
Признаний, смерть по протоколу,
Жена за проволокой колкой,
Ребёнок, отданный в детдом.
Там этажи и стеллажи,
Они всё ждут, и будут рады
Порассказать такую правду
Что оскорбительнее лжи,
Историкам, а не братве
С похмельной памятью короткой
До пузыря вчерашней водки.
Братве ли помнить о родстве?
А сам я откажусь читать
Не врач, и не привычен к боли
Чужой.
Мне и своей довольно
К семейным горестным счетам;
К ним желваки как кулаки,
И судорога стонет в горле,
Но память может быть и гордой,
Не местью могут быть стихи.
Когда палач из подлецов
Пытает палачей содома,
Мой стих о сиротах детдома
Коммунистических отцов.
Без ветра пруд
Без ветра пруд, что зеркало всему
Материальному, материалистичен,
Как лист фольги.
Ни сердцу, ни уму
Пейзаж красив, добротен, но обычен.
По отраженьям можно распознать
Черты погоды, различить деревья
По листьям, словно глядя из окна
Во двор, где с детворой взрослеет время.
Но стоит ветру, что дремал в траве,
Подняться и одушевить картину,
Как всё меняется, включая свет,
Что был потушен, следуя рутине.
Всё тот же пруд, но рыбы не видны
Уже не гладь, а мятая фольга, и
Будто призрак тайной глубины
Оставил дно и служит амальгамой.
И не узнать кто по траве спешит,
Лишь можно наблюдать его движенья,
Подобные движениям души,
Во внематериальном выраженье.
Без документов
и без страха
Царю в глуби, а не придонно
Придонно устрицы царят.
В глуби той голубиный дом мне,
Где гости стайки субмарят.
Порою на поверхность-крышу
Ступает в полночи нога,
Танцую с ветром, звёзды слышу
И посещаю берега.
Без документов и без страха
Я обхожу посты, века,
Эстрады обхожу и плахи,
Как посетитель зоопарк.
И где-то суженый бездонный
Меня встречает у ворот.
И в нём тогда живу, как в доме,
Пока мой суженый живёт.
И пьём в супружестве, невинны,
Со временем накоротке.
Веду его в его глубины,
Вожу пером в его руке.
И он, овладевая мною,
Мою испытывает власть.
Он пишет Богом, Сатаною,
Чернилами добра и зла.
Он, чёрный ангел, светлым бесом
Лицо являет всех времён
Ничтожность драных занавесок
Под видом праздничных знамён.