Андрей Драгунов - Где-то здесь. Избранные стихотворения из трёх книг стр 4.

Созревший виноград  для птиц награда
за ожидание, за непомерный зной
в июле, августе, когда из-за ограды
торчит листва  замёрзшая зимой
и ягоды наполненные зреют,
как в бочках старых новое вино,
которое, увы, не постареет
и будет выпито гостями всё равно 
на юбилей, на новый год, на праздник
какой-нибудь вообще и просто так 
в какой-то день пустой, однообразный,
как раньше в автомате  за пятак.
И ягоды ладони согревают
своим теплом, как птицам голоса,
и капельки сквозь пальцы протекают
в траву, на землю, чтобы, как роса,
остаться до утра и новым утром
почти вином увидеть белый свет 
последний раз, как будто бы. Как будто
весны не будет и спасенья нет.

У осени ни времени, ни сил 
сбивать листву, оставшуюся, с вязов,
сметать с дорожек лиственный настил,
что никому до снега не обязан
быть убранным и не дрожит рука
в перечислении, и клетчатой не жалко
бумаги, что не вытерлась пока
под пятернёй, как камни на Сан-Марко,
где голуби перебирают хлеб,
накрошенный и лев читает книгу,
известную уже две тыщи лет,
кроит словарь, как некую интригу
и всё пытается куда-то улететь
исчезнуть, сгинуть с мраморной колонны,
чтоб на туристов больше не смотреть
с косыми взглядами, что выглядят не скромно
среди других, живущих тут людей.
Откроешь рот, а вылетает птичка 
фотограф деньги «рубит» без затей 
быстрей, чем даже догорает спичка,
или сметают с площади листву.
Погода «шепчет»  наливай и выпей,
чтоб не замёрзнуть  граппы  на ветру,
у «Флориана»  вечная обитель
скитальцев всех Уже немало лет
прошло с тех пор, как я кормил пернатых,
но осень, всё же, требует ответ 
кто, всё-таки, остался виноватым 
Отелло, или блудная жена? 
лев точно знает, но его не спросишь.
Водичка размывает имена
кто в чём повинен  ветерок относит
подальше в гавань  к мёртвым  наугад 
среди камней, назначенное имя 
найдётся точно. Ветер без преград
листвой засыплет, обойдя другие,
и будет точно знать  кто где лежит
в объятиях водички чужеземной,
под камушком, что точно сохранит 
за мизерную плату  непременно,
когда за смертью не кончается ничто
и голуби выклёвывают мякиш
столичной булки, «птичье молоко»
вываливая на руки смотрящих.

Уходит время, будто в облака
луна уходит и оттуда светит
небрежным светом, как фонарь, пока
погода позволяет но в конверте
уже листок с назначенным числом 
который год чернила «греют» дату 
отсутствия. И мысли о былом 
в перечислении  ни в чём не виноваты,
как и чернильница в отсутствии чернил 
бумага терпит, а перо пророчит
Наличие в окне цветных картин 
бумаге добавляет лишних строчек
и впечатлений, а уже ноябрь 
должно быть холодно, но солнце пригревает
и птичья стая метит календарь
присутствием и облако не тает.

Взгляд на поверхности письменного стола,
как в раскопах памяти, выискивает морщины 
доказательства, то есть жизни, где все слова
на бумаге, по крайней мере, пока что живы.
И в ложбинках дерева, как в вывертах из земли,
что сравнима, разве что, только с водой забортной,
что берёшь рукой, как многие не смогли 
проступает кровь, отпущенная аортой
и бурлит, и пенится. Стол сохраняет вид
непреступной крепости, хранит, как перо чернила,
свои трещины и, кажется, говорит,
как чернила  буквами, что плоскость не сохранила
из-за того, что строчки бегут. Бегут,
сохраняясь, разве что, в памяти  не на долго
да ещё в испачканных пальцах, что берегут 
в папиллярных линиях чувства  почти что долга.

С книжной полки, ладонью стирая пыль,
перебираю названия в переплётах,
как пустыми фарами утренний автомобиль
ранних прохожих, знакомых, или кого там
Разыскать пытаюсь старый уже сюжет,
или, хотя бы, автора  того, чьё имя
долгие годы давало на всё ответ,
но куда-то скрылось записанное другими
и на книжной полке спрятано  в закрома
и хранимо жизнью самой, как на всякий случай,
под тяжёлой пылью, где медленные слова
обрастают кожей, такой же, как смысл  тягучей,
но вполне послушной под пальцами теплых рук
Пыль слетает с полок, теряясь в пустой квартире,
среди редкой утвари, как солнечный зыбкий круг 
в отражении, т.е. как автор  искомый  в пыли.