«и вся вина твоя, что ты прожил»
и вся вина твоя, что ты прожил
пол жизни на Чайковского, у «Дружбы»
теперь где ЗАГС. Лишь сквер остался жив,
фонтан засох и никому не нужен.
Ты слишком много помнишь из того,
что помнят лишь деревья с фонарями,
которые стоят без ламп давно,
без мотыльков, но с белыми следами
от голубей, которым всё равно
вся эта жизнь, Чайковский и другие
вон старый вяз обычное бревно
после распила, как чужое имя,
услышанное ранее тобой,
когда ещё названья вспоминали
на раз-два-три, как ноты под рукой
и песенку про дружбу напевали
и память длилась, как в реке вода,
неспешная вода из речки в море
доступная для зрения игра
воды, песка и ветра на просторе
И медленная музыка звучит
почти не слышно, будто ниоткуда
и только голова болит. Болит
что в жизни не случилось даже чуда.
«И вода всё та же, но сколько воды утекло»
И вода всё та же, но сколько воды утекло,
пока лодка стучалась в пристань и скрипело весло
в уключине, будто перебивая волну
с её тихим шёпотом, вторгшимся в тишину,
как вторгается Мавр в спальню, шепча Люблю,
убивая потом в объятьях любовь свою,
как ненужную вещь Шевельнёшь волну
пальцами испугавшись, бежит в глубину,
то есть туда, где потом и прячет свои мечты,
в которых песок обязательно, но никак не ты.
Только что рядом
И Ангел знал всё с самого начала
чем всё кончается, но теребил перо,
куда-то подгонял. В глухих подвалах
холодной осенью укутывал крылом,
чтоб не замёрз до времени, до срока
и чтоб страница не была пуста,
чтобы история не выходила боком
чернилами не ягодкой с куста
на мёрзлый чернозём, червям на радость,
снежинкам на прокорм зимой в ночи
Когда и Ангел спит, и сердце сжалось
от холода перо ещё скрипит.
«Театр многоярусный есть Рай»
Театр многоярусный есть Рай,
по крайней мере, точно, для поэта
с построчной жизнью, где из края в край
слоняется душа, ища ответа
но находя лишь зыбкие черты
в исписанных листах, воспоминанья
и что-то, что не видно с высоты,
а лишь вблизи, но тоже без названья,
без имени и лиц не разобрать,
слоняясь за душой в пространстве Рая,
среди других, таких же и узнать
кого-то времени при жизни не хватает.
Отъезд
Игорю Кучину
Переезд с каждым разом даётся трудней. Сложней.
Выберешь место его уже кто-то занял
опоздал с отъездом всего на несколько дней
не то чтобы лень так, завозился с вещами
а билет на поезд действителен только раз
не успел к отправке вокзал тебя точно примет
и согреет скамейкой, сделанной на заказ
к юбилею города, чьё трижды менялось имя
и в другую сторону свезёт именной состав,
куда есть билеты в наличие, без доплаты,
предоставив купе на сутки, как батискаф
в мутной водичке, где лица всегда измяты
на конечной станции, где точно, никто не ждёт
разве что погода очередную жертву,
обозначив границы снегом, что не сойдёт,
что вполне естественно по местным меркам.
Но приезжий топчет ботинком чужой ламинат
и цепляет взглядом балконы, колонны, арки,
что обычно утром, тупо ещё, молчат,
как разбитая чашка, с вечера, в мусорном баке,
и тревожит, разве что, память того, кто спит
Ты же, своим ботинком втоптав окурок
в мостовую столицы, как истинный индивид,
мнишь себя победителем, как на Балканах турок.
Но впиваясь ногой в чужой для тебя пейзаж,
тыча пальцем в небо, где этажи построек
подпирают облако, испытываешь кураж
от веселья чувствуешь не достоин
архитектор, колонны чьи украшают пляж
нынче пляж, а ранее площадь града
не того, что портит теперь подъездной пейзаж,
а того, что ближе к царю и с народом рядом
что не мучит глаз и облако не теребит
островерхой башней, цепляясь за небо крышей,
что в холодной капле, как будто в слезе блестит
толи это солнце толи еще что-то выше
И глядишь на это, как будто последний раз,
собирая мелочь на пирожок с картошкой,
на билет обратно, туда, где тепло сейчас
и никто не скажет, что ты здесь чужой немножко.