И тут почему-то сразу вспоминается, как встретились свобода и родина в истории повторной травли Зощенко Когда аккуратные английские студенты приехали вопрошать у него и Ахматовой, при уже расслабившейся власти: согласны ли они, теперешние, затравленные и освистанные, с постановлением?
«Как я могу быть согласен с тем, что я подонок и свинья?» сказал честный Зощенко, веривший словам. Студенты возликовали. И травля возобновилась. «Согласны ли вы с тем, что вы полублудница и полумонахиня?» между строк спросили Ахматову умные благополучные студенты.
«Я полностью согласна с постановлением», четко и громко произнесла Ахматова. И каким-то странным образом выиграла. Не тогда, не сейчас, а вообще. Неслучайно «государыня Анна». И опять самозваных кровей. Ибо это и есть сомнамбулическая честность. И дело тут не в гордыне, не в желании избежать гибели или спасти сына (мне кажется, она и без всякого страха за сына и самого сына так бы сказала). И уж точно не в чувстве слова. А в том, что Ахматова умела быть родиной, а мужчина Зощенко нет. Попытался доказать. Чтоб все по-людски. А какое тут по-людски? Сначала ты потопчешь меня, потом я тебя. «И мы мелем, и месим, и крошим тот ни в чем не замешанный прах. <> Но ложимся в нее и становимся ею, оттого и зовем так свободно своею».
Ибо слова ничего не значат, и жест ничего не значит, и позора нет. Позор он в головах. Да, я полумонахиня, полублудница. А разве нет? (Что воля, что неволя, все равно.)
Ответ Ахматовой восхищает.
И если медленно продолжить
Ее раздвинутые ноги
(О ты завершие равнин?)
То под одной пятой Варшава,
А под другою Сахалин.
А потом народ все равно начинает уходить.
И по мере ухода (истечения) народов тайны все убавлялось (кому нужна сновидящая империя?), а смысл все прибавлялся.
Самый главный смысл, который родина извлекла, когда уже ушли рижане, эстонцы, грузины, украинцы и даже белорусы, что ей на самом деле никто не нужен.
Нет, конечно, ничего плохого, если будет возиться посередке, копать свою мелкую смешную грядку какой-нибудь невнятный русский мужик в трениках, но и без него можно обойтись.
В принципе, тут нужен ядерный гриб, думала родина иногда.
Чтобы никто не грабил меня грабельками, не рыхлил своей маломощной мотыжкой, не растил на мне огурцы и помидоры, не расчесывал газонокосилкой (Stiga Collector 46), не строил концерны, не целовал меня в живот, не грозил мне международными санкциями, не мешал видеть сны.
А сны как раз стали огромными, долгими и длительными, как реки.
Потому что
гостиница, каких, должно быть, много,
Я расплатилась, кошелек мой невесом,
Поежишься пред дальнею дорогой,
При выходе разденут вот и все.
И упадешь ты легкий, бездыханный
В своих прабабок и приложишься к цветам,
Тропою темною, знакомою, туманной
Все ближе, ближе к быстрым голосам
А если уж пошли такие дела, то смирись: она не делает вид, а на самом деле безразлична к тебе. Потому что только равнодушная к тебе Родина обретает смысл. Перецелованная и покоцанная наискосок и вдоль, лишенная всякой тайны, сильно подсохшая или, наоборот, пополневшая, склонная к периодическим истерикам и туманным поступкам, могущая тебе уступить или ударить, она лежит под тобой и мерцает. Переливаясь лицом. И даже не понять, сколько ей: шесть, тридцать девять или она это просто я.
Это я лежу под тобой, дорогой русский бог.
Кстати, я давно хотел сказать. Все самые стыдные слова, которые про меня и тебя наплели, чистая правда. Мы отнекиваемся или молчим, но знаем, что все это так: мы это видели во сне, а позорные и сладкие сны врать не умеют.
Значит, говорил, что нет других полей для тебя, кроме моей осенней груди?
Нет других рек для тебя, кроме моих набухших проступающих вен?
И пахну я яблоками?
Ну так что, козленочек, хочешь еще прижаться ко мне? В последний раз?
Хочу.
Бритвы древних славян
Однажды ночью мне снился сон, в котором все так на меня кричали, что в ужасе я проснулся.
А потом я опять опозорил Россию.
Неделю назад, в пятницу, я прилетел к своей подруге в Германию, в маленький провинциальный город, и, надо сказать, не взял с собой бритвы. Поэтому, даже не заезжая в дом, мы поехали в большой супермаркет.