Орешек: Э, не!.. С трапа-то сход запрещен. Пустить не могу.
Кариотский: Надо уйти, уйти Потому все сильнее я чего-то боюсь, все кажется должно во мне что-то лопнуть внутри, оборваться Словно исчезаю, словно еще немного и пропаду Поищут завтра, а меня нет. Ладно, бы били, пускай за себя работать заставляли! Но нестерпимее всего не это Нет. Ничтожество вот, что хуже боли, страшнее тени смертной Когда превращают в ничто, в пыль, в ветошь. Когда между тобою и прогарами отказываются видеть всякую разницу вот где горе, вот где желчь! Не быть рабом страшно. Нет. Чувствовать, знать, что считают рабом, быть никем в их головах тут невыносимо, вот где убивает. И душит, душит и не дает, не дает жить!..
Орешек: То правда-то, браток, совести у них кот наплакал. Но однако ж-то за одного-то битого двух-то небитых дают. Погоди, мы свое-то возьмем! Не мокруй! Полтора-то отслужим, а там оторвемся-то!
Кариотский: Зачем тогда понадобится унижать салаг, если во мне сейчас меня убьют? Если я сам себя уважать перестану? Если меня во мне не будет нисколечко? Совсем! Умрет внутри «человечек», мой «человечек» Вот сейчас его убьют и все Что тогда? Тогда не порадуют слезы молодых: их страх и трепет, их дрожь! Нет. Тогда не будет внутри того кто позлорадствовал бы, понаслаждался местью; того кто упился бы беспредельной властью, произволом, унижением человека, его трусостью, его мерзостью! Не будет! А, значит, и смысла нет. Ни сейчас, ни потом! Ни унижать, ни унижаться! Нигде душе озлобленной мне не найти приют
Орешек: Понесло-то тебя! Не все ж-то годки волки-то позорные. Гляди-то Пашин душа карасям-то? Соловушка-то! Что за песенки-то поет, какие коленца-то выводит? Как за нашего брата-то заступается!
Кариотский: Пашин болтун! Он хуже всех! Хотя бы молчал больше пользы было. От него тошнит.
Орешек: А слыхал-то, Леший, к нам на коробку священника-то приписали. Скоро объявится. Вместо замполита Во за чью рясу-то прятаться сноровишь (Смеется.)
Кариотский: Что священник? Вдарили по одной щеке обрати другую. Не верю Все одно погибель.
Орешек: Не знам, Леший, по мне-то так и ничего! Пускай себе годковщина-то! Сегодня тебя гоняют, а завтра-то ты Так-то и везде У нас-то в училище первую-то стипендию с корнем выдрали у молодых. Ничого! Пришло-то наше время-то и мы отняли. Нормально! Попал на флот: полтора-то года бьют, припахивают Склянки-то полтора пробили, валяй, не стесняйся-то гоняй, припахивай! А как по другому-то, Леший? Пришел-то, значит, на коробку и попер-то три года тянуть?! Э, нет! Честно-то, браток, не удобно. Это-то когда все честно служить станут у! Поди похуже-то годковщины отшвартуется?! Спасибо, не надо! Пришел карасем-то и ушел карасем? Нака-то выкуси! (Смеется.)
Кариотский: Да ты животное, Орешек, животное! Ты всегда был кучей мяса! В тебе некому страдать; некого унижать!! Родился животным. Нет в тебе человека!
Орешек: Но, но! Не расширяйся-то! Ишь сопли-то распустил: «человечка» в нем убивают! Куда там, интеллигенция! Я можь поболе-то твоего терплю, да обиды своей-то не выворачиваю Не хнычу-то, понимаешь (Пауза.) Шоб больше не добавили. (Смеется.)
/Кариотский уходит на шкафут. Орешек закутывается
в дождевик и, казалось, дремлет. Пауза. Алексей
осторожно перелезает через леера и хочет покончить
с собой, бросившись за борт. Вот уже лишь только
кисть руки хватается за пиллерс и подошвы ботинок
скользят по ватервейсу/
Кариотский: Сейчас не будет Сейчас всех вас в мрак Никогда никогда уже потом, никого Всех!
/Кариотский решается, но внезапно входят о. Николай и старпом./
о. Николай: Слава Богу, море!
Старпом: Ну, вот и родные хаты! Сторожевой корабль место вашей новой службы, дорогой отец Николай! Подъем, отбой, учебные и боевые тревоги; все в железе, на воде и по расписанию. Прошу любить и жаловать!