Иное дело было у итальянских гостей, кои сопровождали Софью от самого Рима. И если кардинал Антонио после неудачной попытки войти в православный храм держался в тени, то прислужник его бойкий малый с черными большими глазами и смоляными кудрями весь во власти своей пленительной красоты благоухающего юга вот он повел себя чересчур заносчиво по отношению к тем, кто дал ему кров.
Наш Папа Павел II назначил отца Антонио послом к вам, дабы нести к варварам свет католической святой веры, без которой невозможно обрести царство небесное, о том есть к вашему князю грамота, сказал юноша знатным псковичам и высокомерно огляделся вокруг.
Русские громко рассмеялись в ответ, один из них веселым голосом возразил:
Грамотой той можешь зад себе вытереть, а веру нашу отцами еще заповедано охранять от иноземщины разной. Еще Александр Невский несколько веков назад доказал сие, ибо русский человек без православия не может считаться русским, о том и донеси своему Папе.
То ваши слова, а что скажет на сей счет князь Москвы? не унимался малец, смешно выговаривая русские слова.
Мнение князя в словах народа, недаром Иван Васильевич избрал в жены православную гречанку, а не подданную вашего Папы.
Посмотрим, посмотрим, вторил им юноша, в отличии от кардинала нисколько не утративший надежду на осуществление мечты.
Единственное, что огорчало, а вернее, разозлило его, так это смешки в спину со стороны русских купцов да озлобленные лица простолюдинов. Пыл, с которым итальянцы въехали в пределы Руси, был разбит о первый попавшийся город.
4. ВЪЕЗД В МОСКВУ
Несколько дней прожила Софья во Пскове, жители которого искренне и с вящей любовью приняли ее саму и ее свиту, кормили яствами, почивали медом и вином, надарили подарков, о каких она и мечтать не смела. Бояре да купцы важные от имени всех псковичан преподнесли принцессе в дар пятьдесят рублей, не обошли стороной и греков, что были в княжеской свите. Русским нравился религиозный пыл греков, их православное рвение, когда они получали благословение у митрополита. Перед самим отъездом бояре сменили лошадей, подарив Софье более рослых и выносливых коней тех, что привыкли к морозам и тяжким дорогам.
Прощаясь со Псковом, Софья чувствовала, как душа ее озаряется неизъяснимым счастьем, словно мечтала она всю жизнь оказаться в Московии и вот, наконец, ее мечты сбылись.
Иное дело у итальянцев. В отличии от греков, фрязи не нашли любви и понимания у православных, которые и не пытались скрыть своей ненависти к иноверцам. Следуя по заснеженным дорогам, итальянцы жалели о своем приезде в неведомую дикую Русь и проклинали тот день, когда согласились пуститься в дальний путь.
В то самое время, когда кортеж принцессы медленно, но верно подъезжал к Москве, в княжеских палатах, залитых тусклым светом множества свечей, состоялось вече Ивана Васильевича, на котором восседали по правую и левую руку от государя бояре, владыки да престарелая княгиня-мать, которая давно смирилась с выбором сына и потому лишь присутствовала на вече, дабы не допустить вражды между сыновьями ее.
Великий князь восседал в резном кресле, искусно вырезанным из цельного дерева и украшенный камнями драгоценными, в руках держал позолоченный посох, глядел грозно из-под нависших соболиных бровей. Рядом с ним сидела мать, от которой исходило тепло и безграничная любовь, как когда-то в далеком детстве, и именно присутствие старой княгини придало государю больше сил и уверенности. За матерью длинной цепочкой расположились братья: Юрий, Андрей, Семён, Борис да Андрей Меньшой, за ними следовали митрополит с владыками у каждого в длани священные регалии. Напротив братьев и священнослужителей сидели с постно-недовольными лицами ближайшие советники княжеские да бояре: Холмский Даниил Дмитриевич, Фёдор Курицын, Владимир Гусев, Григорий Мамонов. Никте не смед глянуть на Ивана Васильевича, все сидели и ждали слово повелителя. Сам же князь нервно теребил кисти на подлокотнике кресла, ожидал, кто слово молвит, злился на подданых своих, наконец, не выдержал, заговорил первый:
Почто сидите аки истуканы, в рот воды набрав? Видеть вас хотел по делу государственному, а не ради вас самих.
В светлице началось оживление, все подняли очи на грозного князя, однако первым заговорил митрополит, поднявшись со скамьи: