Вова, который час?
Почти восемь. Всё прогорело, пошли уже. Я там буржуйку растопил. Аккумулятор отнёс, радио играет. Можно ночник подключить. Не замёрз?
Даже жарко было: то задницу, то колени пекло. Слушай, надо звонить, раз восемь уже!?
Только что звонил. Я тут поддавал разок. А ты, оказывается, похрапываешь? Если что, я тебя ночью толкать буду.
Уже в комнате, лёжа в непрогретой койке, уснуть Василий не мог долго. Напарник заснул на удивление быстро, сдвинув, друг к другу три койки, улёгшись поперёк. Радиоприёмник «Альпинист», оставленный здесь одним из прапоров роты за ненадобностью, ибо в моде теперь крутые импортные магнитофоны, звуки выдавал весьма качественные. Когда звучали знакомые композиции, Василий напевал про себя, постукивая зубами в такт. Механический увесистый будильник, по состоянию своему видавший, наверно, первого командующего группой советских войск в Германии, решили завести на чуть раньше восьми, проснувшись, сразу же доложить о бдительной службе на вверенном объекте. А до девяти всё равно никто не появится. Под двумя одеялами становилось всё жарче и жарче, откинув одно в сторону и отключив радио, Василий в полголоса, меняя интонации, скомандовал: «Рядовой Соболев! Хррр! Младший сержант Просвиркин! Тута! Отбой! Есть!». Под монотонный ход часиков Василий задремал.
20.12. Четверг.
Просыпаться в установленное время у рядового Соболева вошло в привычку. Василий проснулся от шуршания товарища возле буржуйки, Вова подкидывал остатки от угольных брикетов. К утру в комнате заметно похолодало. Голова Василия выглядывала из-под двух одеял, вставать совсем не хотелось, лежал бы так, да радио гонял весь день.
Включай, Вовка, шарманку, от тишины ещё холоднее становится. Слушай первое ответственное задание! Звони в тыл, сообщай: кросс успешно преодолён полтора километра, жертв нет, койки заправлены, кубрик проветрен, готовимся к завтраку! А что у нас на завтрак?!
Картошка жареная с грибами.
Да ладно! Ещё скажи: «Пожарил!».
Картошка в мешке, грибы в лесу, может быть.
Ставлю одну марку: грибов нет! Вчера же видно было лес слабый! А температура, какая?! Днём, ну, максимум плюс двенадцать, а к утру четыре, пять! Нее, гриб не воин, ему не прикажешь.
Выйдя на свежий воздух, сделав несколько круговых движений руками, Василий распахнул настежь ближайшую от входа в бункер дверь пристроя, посмотрел на станцию, перевёл свет фонаря на мешок с картошкой.
Пока растопили печь на кухне, между делом приняв утренний туалет и почистив зубы, пока пожарили картошку с мясными консервами, вскипятили чайник, обошли ещё раз холм-бункер, утро медленно перекатило в день и, выглянувшее ненадолго холодное декабрьское солнце, осветившее бункер, незаметно скрылось за верхушками окружающего его с трёх сторон леса.
Действительно, лесом, в Васином понимании, это назвать можно было с большой натяжкой: просматривался он на добрую сотню метров, кое-где ещё выглядывала трава с признаками былой зелени, но собиралась она островками, скорее еле заметными островочками.
Чуднооо, на дворе декабрь, а мы за грибами! Чудна Европа, да Вова?!
У нас же в такую погоду бывают, может, наберём.
Грибов не было, и Васина немецкая марка благополучно осталась в хозяйском кармане. Вместо грибов обнаружили самодельный турник: перекладина меж двух сосен. Следы жизнедеятельности человека тут и там попадались в виде пустых жестяных пивных банок и вскрытых советских консервов, видимо растасканных местными белочками и хорьками. Набродившись и надышавшись воздухом объединённой Германии, охранники стратегического объекта возвратились на кухню.
Жара от печи и хорошая погода способствовали тому, чтобы после завтрака, по времени больше похожего на обед, взяться-таки за письмо. Василий взялся. Соболев примостился напротив печной топки, взяв на себя роль истопника.
Ну, и где наша обещанная машина с углём? Я так смекаю, Вова, машины не будет сегодня, командиры наши посмотрели сводку погоды и, похоже опять буржуйку на ночь растопим. А угля то в кочегарке с «Гулькин нос», как бы хворост заготавливать не пришлось!?».
Хворост, так хворост.
Письмо предназначалось девушке. Дома Василия ждала любимая, так сказать, фронтовая подруга на далёкой родине.
Вася учился с ней в одном техникуме, а познакомился на практике в совершенно другом городе. Звали её Света, но Василий непременно в каждом письме называл её Светланкой и, прописывая её имя, сердцебиение его каждый раз учащалось. Вот и сейчас грудная клетка заходила ходуном, выбивая чечётку.