Белый завёл руки за затылок, свёл пальцы в замок, с силой раздвинул локти. Спина мгновенно напряглась, кровь прилила к голове. Промеж лопаток образовалась приятная боль. А мозг продолжал анализировать.
Теперь следует вспомнить, что известно о Бокие? Практически, ничего. Информация по большевикам, в своё время, приходила в Генштаб опосредованно, через пятые руки. К тому же Белый по «внутриполитическим» не работал, если, конечно, те не «замазывались» с иностранной разведкой. Бокий в числе «замазанных» никогда не проходил. Однако, нечто любопытное, на Глеба Ивановича, всё-таки, пришло и в их отдел: информация о математическом шифре, который изобрёл будущий чекист в 1914 году. Или пятнадцатом? Какая разница. Важно другое: шифр оказался крайне интересным и настолько сложным, что его никто так и не смог разгадать. Но отталкиваться от шифра нет никакого смысла, хотя бы потому, что они, он и Бокий, промеж собой его уже обсуждали. Возвращаться вторично вызовет подозрения. Второе. А что второе? Что ещё любопытного сообщали о Глебе Ивановиче такого, что бы заинтересовало чекиста? Память работала вхолостую, на ум ничего не шло. Крутилась в голове информация по так называемой организации «Группы 1915 года при ЦК», но из неё ничего путного нельзя выжать. Только фамилии сподвижников Бокия Молотов, Тихомиров, Аросев Ноль, пустота. Ни с кем из данной троицы Белый знаком не был. Опять же, информация тогда к ним пришла только по одной причине: жандармерия передала любопытные данные по новым методам конспирации, которые разработал будущий чекист. И ещё Бокий в том году смог раскрыть целую сеть провокаторов. И что? Нет, зацепиться не за что. Не о провокаторах же с ним общаться?
Олег Владимирович присел на топчан, взял со стола тюремную миску, принялся вертеть её в руках.
Неожиданно, ни с того, ни с сего, вспомнился папа. Как в детстве собирали грибы. Лес, помнится, стоял туманный, в ранней осени, после дождя. Трава под ногами мокрая, скользкая. Воздух прелый, душный, сырой. Он, маленький Олежка, поначалу, жалел, что согласился пойти с отцом в лес: грязно, неуютно, мокро. К тому же грибы не желали попадаться на глаза. У папы набралось целое лукошко, а у него ни одного. Такая обида тогда накатила Мысли крутились вокруг одного: папка специально идёт впереди, чтобы ему ничего не досталось. А тот только смеялся. И снова и снова терпеливо показывал, как нужно помогать себе прутиком: поддел листву аккуратно, не ленись наклонись, посмотри: есть шляпка, или нет? И смотри внимательно под ноги, не растопчи в мечтах: гриб мечтателей не любит. Он любит, когда с уважением. Нагнулся к нему поклонился. Тогда он тебе откроется, в ответ, в благодарность. Так и ходили до обеда. Солнце поднялось над лесом, припекло. Стало парко. И вроде, как уютнее. И в его лукошке уже лежали упругие, скользкие тельца маслят. А когда возвращались домой, папа, размахивая сучковатой палкой, вслух, громко, читал любимые строки:
Где бродяга мой задержался?
Где тропинка петляет его?
Мир в одно ожидание сжался,
И вокруг никого. Ничего
И в движенье замедлились мысли
И приклеились стрелки часов:
Словно гири, минуты повисли,
Веком час к мирозданью присох
Пальцы с силой, до боли, сжали миску. Вот оно. Некогда, эти строки, ради шутки, пропел Фёдор Иванович Шаляпин, в бытность в гостях у Василия Васильевича Розанова, где присутствовал и Олег Владимирович. В информации, пришедшей из жандармерии, в 1916 году, сообщалось: Бокий неоднократно присутствовал на концертах именитого певца. Подозревали даже, будто во время концертов «Кузьма», таков был псевдоним будущего чекиста, встречается со своим связником. Однако, слежка положительных результатов не дала, а в то, что большевик Бокий посещает концерты великого певца просто так, из любви к искусству, жандармерия поверить никак не желала. Смешно сказать: подозрение пало даже на самого Шаляпина. О чём Белый и сообщил тому, чем повеселил «славу России». Да, именно на Фёдоре Ивановиче и нужно наладить контакт.
* * *Дзержинский стянул с головы фуражку, вытер платком мокрый от пота лоб. И всё-таки, перехитрил Якова
Ох, как не хотелось Феликсу Эдмундовичу говорить то, что он собирался произнести. Одно дело абстрактно рассуждать о красном терроре с Бокием, и совсем иное принять по нему решение. Мало того, лично озвучить данную мысль, из теории претворить её в практику. Однако, решение, принятое на лестнице, полчаса тому, было твёрдо и окончательно. Свердлов ждёт от него именно эти слова. И только эти. Не случайно Яков Михайлович, на протяжении последних двух месяцев, а Троцкий с осени семнадцатого так тщательно «вспахивали почву» и в Петрограде, и в Москве, и в Рязани, и в Вологде Если сейчас, в данную минуту, не произнести то, что ждёт от него Председатель ВЦИК, вся схема, которую Дзержинский мысленно разрабатывал последние часы, рассыплется, словно песочный замок.