Иди впереди меня. В комендатуру, скомандовал он.
В комендатуре меня заперли в комнате с единственным предметом мебели. Узкая скамья вдоль стены была занята спящим солдатом. Я подошел к зарешеченному окну, из которого открывался вид на казарму.
Через пятнадцать минут начали прибывать заинтересованные лица. Командир полка был первым. Брюхастый подполковник резво забежал в казарму. Затем появились военные эскулапы. Стали выводить раненных солдат с забинтованной головой, под руки вывели Гвоздикова с забинтованным лицом. Подполковник с особистом, лейтенант и сержант Никитин с помятым лицом вышли и направились в сторону комендатуры.
Этот дохляк избил четверых боевых солдат? спросил командир полка у сержанта, показывая на меня. Мы находились в кабинете дежурного по гарнизону. Ты что, сержант, считаешь меня за идиота? Этот, подполковник размазал меня своим густым угрожающим басом по стенке, хлюпик, эта пародия на российского солдата, физически не мог нанести такие травмы.
Извините, товарищ подполковник, разрешите мне сказать, сказал я неуверенно, это действительно я их избил. Они обвинили меня, что я докладывал товарищу майору о неуставных взаимоотношениях. Я обиделся и напал на них, я произвел несколько взмахов руками, изображая удары, наносимые противнику.
Солдат! подполковник подошел ко мне и, дыша перегаром в лицо, обрызгал меня мелкими капельками слюны, Манду своей бабы будешь гладить такими движениями. Говори правду. Они друг с другом передрались, а вину за членовредительство заставили взять тебя.
Как я после проанализировал, в дальнейших событиях сыграло роль все животный страх, сжавший мой желудок, густой тошнотворный запах перегара, капельки слюны на лице и, наверное, подспудное желание моего организма показать свое «я», независимо от сознания.
Меня вырвало на подполковника. Непереваренными остатками утренней каши и хлеба с маслом. Кислый привкус во рту и ужас от содеянного, но где-то далеко в голове удовлетворение, примерно такое же, как после боя в сушилке.
Десять суток ареста! заорал командир. Майор, расследовать и, если этот дебил виноват, под трибунал его.
Гарнизонная гауптвахта оказалась поганым местом. И не из-за двойного забора с колючкой и камер-одиночек без каких-либо предметов мебели, а из-за отношения охраны к постояльцам. Квинтэссенция унижения. Побыв здесь всего несколько часов, я понял, почему любой вид надзирателя не любим в народе. Человек, охраняющий другого человека, рано или поздно теряет чувство меры от своей безнаказанности. Вертухаями не рождаются, ими становятся. И чем больше власти над другим человеком, тем быстрее надзирающий теряет человеческий облик.
Каменный мешок с зарешеченным без стекла окном (хорошо, что сейчас лето), пристегнутая к стене кровать, раскинуть которую можно только после отбоя. Трижды в день прием пищи и столько же раз коллективный поход в туалет. А, чтобы вы не подумали, что здесь загородная дача, все остальное время строевая подготовка и общественно-полезный труд по благоустройству территории гауптвахты. Эти правила я узнал от дежурного сержанта, после чего был включен в строй из двух солдат. Бог любит меня, постоянно включая в троицу своих чад.
Нашагавшись до отупения строевым шагом, мы также дошагали до летней столовой навес со столом и лавками.
Минута на прием пищи! Время пошло! скомандовал сержант.
Солдат в висящей на нем форме с темными кругами под глазами, пропахший собственными экскрементами, быстро схватил кусок черного хлеба, ложку и стал хлебать жирный суп с плавающим в нем куском вареной свинины. Ефрейтор, выглядевший значительно приличнее, но тоже уже зачуханный, не отставал от него. Я, не успев проголодаться, стал есть хлеб, так как от вида жирной свинины меня стало подташнивать.
Закончить прием пищи! Встать! сержант подошел ко мне. Это что же мы не кушаем. Это откуда в нас такая брезгливость, такое пренебрежение благами армейской жизни.
Следующую фразу он проорал мне прямо в ухо:
Тридцать секунд, чтобы сожрать все!
Я, уже напуганный его вкрадчивым голосом, среагировал моментально, схватил вареное сало и запихал в рот. Организм, естественно, воспротивился, и я облевал стол.
Через час стол, скамейки, пол, вообщем, вся летняя столовая сияла девственной чистотой и благоухала хозяйственным мылом. Пока я в коленно-локтевом положении тер намыленной щеткой, сержант, стоя рядом со мной, нецензурно подгонял меня, сопровождая слова пинками.