Министр спросил Ноули о чём-то, но тот ограничился лишь коротким отрывистым ответом. Озадаченно вскинув бровь, Фолди внимательно всмотрелся в его лицо и прочёл там всё, что было ему нужно. Марта даже на секунду испугалась за Виллимони. Несмотря на то, что он тоже имперец, к тому же отличившийся в боях под Кеблоно, она ненавидела его меньше, чем целеустремлённого гада министра. Судя по взгляду, которым тот наградил Ноули, в эту минуту они стали заклятыми врагами. Хоть Виллимони ещё не подозревает об этом.
«А какое мне дело до их вражды? испугав Марту своим отстранённым равнодушием, просквозила в мозгу холодная мысль. Пусть сгрызут друг друга заживо, мне всё равно».
Неправда! Вовсе ей не всё равно! Встряхнув головой, она вновь прикусила губу и присмотрелась к Виллимони внимательнее. Но он уже не наблюдал за нею. По финальному пению труб полки развернулись, и, гулко печатая шаги, двинулись к выходу с центральной площади. Знамена реяли в воздухе, музыка гремела, зеваки визжали от радости, а Марта тихо радовалась тому, что это мучение наконец-то окончилось. Аниссия, кажется, тоже ощутила прилив облегчения. Вместе с облегчением на неё накатила и волна необычной разговорчивости: подвинувшись к Марте ближе, она быстро заговорила:
Как хорошо: теперь можно идти домой! Я боялась, что не выдержу этого унижения.
Я тоже, призналась Марта. Больнее всего мне было смотреть не на ухмыляющихся имперцев, а на бедных оборотней! Аниссия, это несправедливо. В чём провинились оборотни, почему командиры могут издеваться над ними в своё удовольствие?
Какая же ты бестолковая дура, презрительно хмыкнула Аниссия. Оборотней бичуют потому, что они рабы. Рабы всё стерпят.
Это мерзкое суждение разбило уважение Марты к ней вдребезги. Ощущая, как внутри неё нарастает отвращение к Аниссии, она злобно возразила:
А если бы ты родилась рабыней? Не думаю, что тебе понравилось бы каждый день становиться под хлыст!
Сейчас ты говоришь бредовые вещи, фыркнула Аниссия, отвлечённо изучая свои длинные ногти. Я не рабыня, я дворянка.
Бывшая, с ядовитым сарказмом вставила Марта.
Щёки Аниссии из бледно-розовых стали бордовыми от сдерживаемого гнева. Где-то в глубинах её глаз промелькнула ярость, пальцы заметно дрогнули, и Марте даже показалось, что сейчас Аниссия бросится на неё с кулаками. Но она вздохнула, опустила голову и прошипела сквозь крепко стиснутые зубы:
Не смей напоминать мне об этом! Во всём виновен Фолди! Если бы не он, моя жизнь шла бы совсем иначе!
Значит, тебе не было бы дела до народных страданий?! в приливе внезапного яростного ужаса спросила Марта. Ты спокойно прошла бы мимо, даже не оглянувшись?
Да, подтвердила Аниссия. А зачем я должна рисковать собой и своим положением в обществе ради тех, кто через пару лет и не вспомнит обо мне? У меня есть мои проблемы, у тебя свои, и никто из нас не обязан помогать решать их. Пусть оборотни и прочие отверженные и дальше ходят под хлыстом это меня не касается.
Ты ты Марта была настолько возмущена, что у неё даже не находилось слов для того, чтобы выразить свои чувства. Наконец, подходящее выражение отыскалось в её взбудораженной памяти, и она процедила его с особой язвительностью и прожигающим презрением: Ты подлая безмозглая кукла, такая же пустая, как и те обожательницы Империи, с которыми ты пришла на парад! Мы должны жить ради Кеблоно, а не ради своих ничтожных выход!
Мне не понятно, о чём ты говоришь, с холодной усмешкой отрезала та. Верная служба и помощь отверженным это всего лишь пустые слова.
Значит, у тебя нет ни совести, ни сердца, отчеканила Марта. Зря я посчитала, что сумела встретить родственную душу. На самом деле ты даже хуже Тайлы, Кали и их подружек. Ты хоть понимаешь, что от Империи не стоит ждать добра. Но ты остаёшься у неё под каблуком жалкое создание.
Послушай меня, наивная девчонка! воскликнула Аниссия. Разве ты не знаешь, что всякий, кто посмеет противостоять Авалории, будет повержен и убит? У тебя есть красочный пример в качестве твоего города, и неужели он не научил тебя старинной мудрости: «Сиди тихо и проживёшь долго»?!
А зачем мне сидеть тихо, когда Кеблоно топчут подлые захватчики, у которых в жизни нет ничего святого? Разве ползучее существование под их пятой я имею право назвать жизнью?