Энкиду спускался с валуна на обочине широкой поляны. Часа два назад он выбрал пологий берег и, страдая от резких прикосновений солнца к мокрой одежде, взобрался по необыкновенно нежной, льнущей к нему земле сразу в лес. Тонкие стволы пропускали свет охотно, и под ногами пилота было совершенно зелено.
Энкиду прошёл лес насквозь и на поляне, за которой холмы спускались кругами, а в центре каждого перстня росло дерево, отдыхал у валуна. На некоторое время он освободился от одежды, которая испаряла облачка влаги на тёплом боку камня.
Солнцу минуло от роду несколько часов, и оно представляло из себя неяркий шарик, похожий на Глобус, замеченный в выдвижном зеркальце-шпионе во время ремонта оборудования. Энкиду сладко повёл плечами, как купчиха на крыльце в собственный садик.
Ему вспомнились Заповедные Территории. Движение ветра и маленькое копытце. Он обернулся только мгновением позже. Одежды не было. Зато на поляне за камнем он увидел огромный круг играющей в циферблат травы.
Вернее, полукружие.
В следующую минуту изображение исчезло. Энкиду настойчиво присмотрелся. Ах, нет, оно стёрто масштабом. С этой точки на берегу создалась оптическая ловушка и высветились крупные детали подвинули кулачком курсора карту в Мегамире.
Что сказал бы командир, если бы не полетел вслед за ветром?
Ну, знаете ли.
Энкиду сказал:
Тц. Э?
Что-то звякнуло за камнем, и Энкиду увидел край куртки, ползший среди травы. Сам не шевельнулся. Зато шевельнулся валун и посмотрел на Энкиду большим печальным глазом. Глаз закрылся, на камне приподнялось и приблизилось огромное плато в космах леса, и по нему кто-то передвигался.
Кавалькада во взмывающем цветном шёлке, как музыкальный знак, мелькнула блестящая шпора, и звук приблизился обрывок непонятых речей, иронических и незлых.
Энкиду вздохнул. Потом взглянул трещина на камне ничуть не похожа на глаз, плато уехало с шикарными господами был просто дряхлый каменюга у ручья лукавого.
Может, хватит Предложил он. Обезьяна без кармана потеряла кошелёк
Он помолчал.
Биллу коники показывайте, а я честный, нецелованный.
Он встал и заглянул за камень. Отзвуком в башке раздался смешок, и ощутилось сожаление, что ли. Кто-то словно сказал «он отказался», и Энкиду сам мгновением испытал разочарование. И тут же всё ушло, и притом без малейшей горечи, без обиды.
Одежда, сползшая почему-то на ту сторону, грудой лежала среди гальки. Энкиду неторопливо оделся, ощущая приятную ясность в голове. Может, ясность объяснялась незнакомым климатом, или скажем, лёгким чувством голода.
На корабле особенно в последнее время большая часть экипажа несколько преувеличенно употребляла тонизирующие жидкие вещества. Теперь всё это выветривалось Возвращалась первозданная, почти младенческая, чистота чувств.
Леди Шанни тонизирующими веществами не злоупотребляла, потому и была склонна к занудству. Новая жизнь под деревом на каменном ободке вокруг тихой поляны не заладилась.
Ас опять завёл:
Оставили братьев.
Да, им бы сестрицу.
Девушка с чувством смешного, вроде Билла нашего Баста?
Ты думаешь, ей бы не светила семейная жизнь?
Я думаю, миру довольно одного Билла. Он ведь хорош? Поглядев на Шанни.
Шанни кивнула без малейшего промедления.
Все вы хороши. Был её ответ.
Это не ответ. Заартачился Ас.
Шанни рассердилась без подделки.
Я типа присягу ему должна принести? Что за тема? Сколько можно про них говорить? Меня сейчас больше беспокоит собственная жизнь. Жизнь Шанни.
Она мстительно взглянула.
Ты на дереве не смотришься.
Что?
Как-то тебе дерево не идёт.
А поляна была, действительно, тиха и имела форму почти правильной окружности. Белые цветики росли в середине и тоже по кругу, и над ними кружилось белое марево. Пыльца витала, поднятая воздухом, но выглядело так, будто рой неуловимых существ хороводится без устали.
До сей поры они никого не встретили, ну, кроме портрета, если изображённую на нём стёртую суровую личность можно засчитать за первого аборигена. Ах, да ещё крокодил, ну, как же.
Валун на той стороне зелёного озерца травы виднелся сквозь листья, искусно вырезанные из зелёной бумаги.
«И всё же мы здесь обязаны начать новую жизнь».
Чувство ли противоречия, свойственное нибирийцам или иные какие сложные побуждения, но, едва подумав про новую жизнь, Шанни вслух произнесла: