Война. Сказал кто-то.
Национализация?
Ещё предложения, господа?
Война? Помявшись, сказал тот же голос.
Кто-то торопливо шёл, крича:
Война, сир Баст! Война. Я вспомнил. Ну, как же. Или, ну, национализация.
Спасибо всем. Сказал Билл и отпустил запястье Аса, которое тот зло отдёрнул. Страшная бестия, эта история, столько событий. Запутаешься. Но дело в том, господа, что часы, в частности, вот эти суровые командирские на прельстительном мужском запястье дамы, у вас есть возможность взглянуть на его безымянный палец так вот, и те, и эти устроены по принципу Больших Часов. Сколько отпущено нам, столько и вставили в циферблат. Потому у нас после две тысячи триста пятьдесят девятого года ничего не будет.
Как? Спросила статс-дама. Совсем ничего?
Кем отпущено?
Как на Эриду Вырвалось у кого-то.
Почему-то смятение посетило всех гостей разом и хрупкая их толпа ключицы в алмазах и пластроны с алмазными булавками трогательно сдвинулась. Показалось ли Биллу, что кто-то смотрит внимательными и ничуть не испуганными глазами из этой толпы?
Ох ты, Абу-Решит да конечно, не показалось. Интересно, в папиной личной службе костюмам выдают алмазы? И куда им вставляют проводки?
Строгое личико Аса с его всегдашним трагизмом в серых, вытащенных из холодильника и почему-то красивых глазах, показало известную формулу: выпутывайся сам, чувак. Это при том, что Билл прекрасно мог представить, как сир Александр делает шаг и заслоняет его, дурака, от пули и вот пуля врезается в его белую рубашку, натянутую на груди как бы чем-то железным, хотя там только он сам. И так Билл увидел это ясно ну он бы такого не позволил, понятное дело но картинка милая, отчего бы не полюбоваться. Даже потрясти головой и прижмуриться пришлось, чтобы вытряхнуть изображение.
Но вдруг Ас поставил бокал на врезанный в воздух поднос, и показал себя во всей красе. Не зря Билл нафантазировал себе историю с пулей.
Ас прошёл в середину и, обернувшись на каблуке, оглядел зал и гостей.
И?..
И всё.
А что вам, господа, надо?
Это если вы, возможно, пройдёте на середину зала и оглядите гостей, ничего не будет о, не хочу вас обидеть.
Но если вы он. Если у вас вечный холод в глазах и плечи под штатской рубашкой и пиджаком, как металл, если ваша походка это походка убийцы или героя, тогда вы сможете остановить любое смятение, и даже трусливые сердца вам подчинятся. И будет забыт страх. Страх, представьте и тот будет позабыт.
Это всё, что понадобилось, чтобы у них стёрлась память о неудачной шутке Билла. Первым вздохнул посол сказалась мощная столетняя выучка. Он с некоторой обидой посмотрел на статс-даму, которая сделала глубокий выдох: глаза у неё были безумные.
Вообще, все ещё не вполне пришли в себя после выходки Аса. Посол с кривой улыбкой в обыкновенных нибирийских, вполне приемлемых глазах, сказал:
У вас в столице много всего вы шалуны, господа.
(Короткий подавленный взгляд в сторону, где минутой раньше стоял Ас.) Свою обиду посол выразил тем, что тронул свою булавку. Билл изрядно распотешил себя, воззрившись на неё, сверкнувшую украденным у пустошей Эриду огнём, и представив, как посол тщетно вслушивается во вкрадчивый шёпот во глубине собственного существа.
В газете, господа. Скандал с каким-то типчиком, выпустившим зверей, предназначенных для Праздника Летнего Солнцестояния.
Билл взглядом упёрся в пол, и дурная улыбка коснулась его губ.
Статс-дама вспомнила про посла и вообще, про всё, и сказала:
Да? Правда? И вы верите газетам?
Посол застенчиво хмыкнул. Весь его вид говорил, что да он верит газетам. А чему тогда верить? Но отвечать ему не пришлось. Какой-то сбоку сказал:
Подлец. Его самого надо было в праздник Солнцестояния.
Посол переспросил:
Что?
Статс-дама расширила глаза. Посол сунул руку за пластрон и ничего не вытащил. Кто-то подал ему свернутую газету.
Ах да вот. Ничуть не удивившись, сказал он, принимая из безмолвной руки газету. Позвольте, вот тут Нет, это не то. Ах, господа, какая прелесть, тут про наш саммит. Это по итогам наших переговоров. Мирное соглашение Условный суверенитет
Билл шепнул Асу:
Сказать ему, что такого не бывает? Мол, Древние писали? Всё такое.
Ас возразил:
Не мучай ты его.
Но он же ерунду говорит, милый.