Надо было их давно уничтожить.
— Он оказал мне хорошую услугу. Гораздо лучшую, чем вы с Райтом, державшие меня в тупом неведении.
— Но все это уже стало прошлым, Брет. Оно не может изменить настоящее. Нам просто не повезло, что это случилось, и мы тут ничего не можем поделать.
— Это произошло с моей женой, — сказал он холодно. — Нас это почти не затронуло.
— Я сожгу эти мерзкие бумажки. — Она отыскала зажигалку в сумочке и поднесла пламя к краю газетных вырезок.
Он выбил зажигалку из ее рук и отобрал вырезки.
— Как ты смеешь! — закричала она. — Мне не нравится рукоприкладство, Брет. — Она немедленно подавила свою злость и сказала обычным голосом: — Ты мог бы поднять мою зажигалку и дать мне прикурить.
— Извини, я поступил грубо.
— Забудем об этом. — Она взяла прикуренную сигарету, которую он ей подал в знак примирения. — Впрочем, я не понимаю, почему ты помешал мне сжечь их.
— Там приводятся некоторые фамилии, которые я хочу...
— Уж не собираешься ли ты обратиться в полицию? — Она старалась не повышать голоса и оставаться спокойной, но ужас, как маленький свисток в глубине горла, поднял высоту ее тона. — Еще несколько месяцев назад я просмотрела вырезки вместе с ними, но это ничего не дало.
— Вряд ли от полиции будет большая польза. Я подумал, что мне стоит посмотреть на этого бармена Роллинза. Он мог бы кое-что рассказать.
— Роллинза?
— Который был среди свидетелей на дознании.
Он ловко перебрал вырезки, как будто уже запомнил, в какой последовательности они лежали.
— Вот. — Он показал на абзац в конце колонки. "Согласно показаниям Джеймса П. Роллинза, бармена из закусочной в центре города и знакомого убитой девушки, Лоррейн Тейлор ушла из кафе «Золотой закат» одна. «Она была одна и слегка навеселе, переборщила с выпивкой, — так выразился Роллинз. — Я предложил вызвать ей такси, но она сказала, чтобы я не беспокоился. Я подумал, что она и сама доберется».
— Он сказал, что она ушла одна? — Свисток в горле Паулы издал диссонирующий звук. — Что же еще он может тебе сказать?
— Возможно, ничего, но я хочу с ним поговорить. Разве тебе не понятно? Я даже не знаю, кто были ее друзья. Я должен попытаться понять, что же случилось.
— Но что ты собираешься предпринять? Тут ничего нельзя сделать.
— Я должен сам в этом убедиться. Если найду мужчину, который был с ней...
— Уж не ревнуешь ли ты умершую женщину, Брет?
— Можно подумать, что ты сама ее ревнуешь.
Паула завела машину и снова выехала на автостраду. Было трудно смотреть на дорогу сквозь слезы, которые навернулись на глаза то ли от ветра, то ли от неожиданно возникшего чувства отчаяния. Настоящее и будущее опять ускользали от нее, и она сама была в этом виновата. Паула осуждала себя за глупость и слабость.
Они молча катили среди зеленых долин и голых холмов, мимо безукоризненно чистых пляжей из белого песка и вышек нефтедобывающего района Лонг-Бич. Прошлое неслось за ними, как трейлер, такое же реальное, как гудение и несусветная неразбериха пригородов Лос-Анджелеса. Паула страстно хотела оказаться в таком городе, где смогла бы укрыться, отделаться от преследовавшего их прошлого, забыть даже о будущем. Но оглушающая темнота Лос-Анджелеса превратилась в символ ее одиночества.
Именно чувство одиночества заставило ее наконец заговорить, с трудом подавляя дрожь в голосе:
— Ты, конечно, не подумав сказал, что, может быть, не пойдешь на прием к доктору Клифтеру?
— Разве?
Она сняла одну руку с руля и дотронулась до его руки.
— Думаю, тебе не следует принимать каких-либо решений, когда у тебя депрессия.
— У меня есть основания для депрессии. Я не освобожусь от нее, ведя глупую болтовню о своих детских воспоминаниях.