Ну? спросил Седов.
Ее, плотоядно процедил Боценко.
Как женщину?! Никак по-иному?
Ага!
Что тут возразишь Еще вопрос, кто из вас более больной.
Как же, не без этого, припоминается была ты девушкой моей и женщиной другого.
Он перевесил. Все о'кей.
«Приветик!»
«Ну, здорово»
За неделю до того желания, сказал Михаил Боценко, я как раз дочитал «Пятый персонаж» Робертсона Дэвиса. Отличная книга. В ней среди всего прочего говорилось о безумной женщине о том, как пожалев бродягу, она позволила ему ею овладеть: где, не помню, но когда вся деревня искала ее с фонарями, ее нашли непосредственно под ним.
Но ты же все-таки не бродяга.
Потом тот бродяга стал священником.
Так вот ты куда метишь, протянул Седов. Нетривиальный путь в священники избрал ты, Михаил: крайне сложно тебе будет найти попутчиков.
В священники, отмахнулся Боценко, я не гожусь, не пригоден я для этого слишком думать люблю. А с той женщиной у меня был секс. Вот так И после секса со мной ей не стало хуже. Я раза четыре к ней приходил; приду, она не в настроении, ухожу, а она меня не отпускает. Если бы не разговоры о ее сыне, я бы дольше у нее оставался. Где он, с кем он Ни на минуту о нем не забывает.
Естественно, подумал Седов, она ведь его мать Павлика уже нет в живых, однако она пока есть: ей и об этом забыть непросто, не то что об ушедшем сыне.
Ушедшем недалеко если кладбище в черте города, но надолго.
Секс, Михаил, от безумия не лечит, ни на чем не основываясь, утверждающе высказался Седов, они идут по разным эллипсам. Не выталкивая друг друга с орбиты.
Здесь я некомпетентен, пожал плечами Боценко. Я и не зарюсь. Но к Людмиле это не имеет ни малейшего отношения, у нее с головой все более-менее нормально.
Что? удивленно спросил Седов.
Я видел ее сына.
Видел он Тут, Миша, нечем гордиться. Секс от безумия не лечит, но, оно, как выясняется, заразно
Позволь мне тебя перебить. Ее сын не погиб и не умер, он был под Чеховым: в летнем лагере. Ты говорил о своих проблемах с памятью у тебя их, как выяснилось, нет, а вот она страдает страшной амнезией. Страдает, ничего о ней не зная. Не от нее страдает.
От ее последствий, подсказал Седов.
Как бы там ни было, не от количества своих лет. Не как тот лысый капитан нашей футбольной сборной как его звать-то не помню фамилию.
Виктор Онопко?
Он самый. Опытнейший игрок: все видит, все понимает, но ничего уже не может.
Годы берут свое. Седов в прошлые, предназначенные для этого времена, свое у них не взял. В лучшем случае не добрал ему сесть на безбелковую диету, расчесать нервы, они у Седова ничем не продиктовано слиплись, с утра он чувствует себя тупее, чем к вечеру; взломаем лед и пойдем в глубину? не с мыслью о распаде личности, а внутри самой мысли? отпечаток ноги Будды совпадает с отпечатком ноги Адама. Ветер задул мою свечу, вор ее унес; если между ног у женщины находится вход в рай, то данных входов очень много: так быть не должно, Седов должен быть счастлив должен должен должен это себе; он нередко просыпался за пять минут до эрекции по дороге в церковь можно встретить немолодую нимфоманку, но не идти же с ней туда, куда ты шел один; не костить же осень 2003 года за ее пагубное увлечение душещипательной схоластикой.
Не осень опять-таки себя самого, впрочем, Седову не дано миновать ее элегии, ему абсолютно все равно для чего он рожден.
Для чувства или для мысли.
О распаде личности? Я переживу. Печаль? Ее. Я постараюсь ее пережить без драк и поножовщины.
Не объединяя разрозненные тайные общества, не делая попыток разбить Мировое Яйцо в вишневом поехавшем свитере.
Тебе, Михаил, довелось бывать на Родосе и рассматривать выпученными глазами крепость рыцарей Святого Иоанна, но лично я я поздно. Поздно ничего не знать и не желать.
Поздно. кивнул Боценко. Но продолжай. Лично. Ты.
Я переводил через Тургеневскую площадь плешивую хромую собаку, и, когда у меня еще были деньги, ездил в Одессу. К морю.
Летом?
Зимой я езжу внутри снежного кома с Воробьевых гор.
Ха-ха.
Не смейся, я почти не шучу. И не вру. Я существо невиданной честности да, Михаил, в Одессу я ездил летом. Пока деньги были.
Были и будут, подбодрил его Боценко. Крепись.