она к вам пошла, - громче чем обычно, словно догадавшись о чем-то, сказала она и повторила еще громче: - К вам в кабинет пошла.
Глава VIII
Солнце уже совсем закатилось, но полная темнота так и не наступила, ведь приближалось лето. Директор мог видеть лица всех заговорщиков, сидевших по обе стороны от него. Кто-то попытался улыбнуться, кто-то переглядывался друг с другом, но лица у всех были напряженными. Когда Томка закончила давать свои показания, кто-то закашлялся, а еще кто-то шепнул ему:
- Да тише ты!
- Спасибо, Зырянова, садись, - сказал Данила Акимович. - Вызывается свидетельница Раиса Петровна Борисова.
На этот раз никто не улыбнулся, когда директор назвал учительницу "свидетельницей". Молоденькая учительница встала.
- Скажите, Раиса Петровна, что вы делали в классе после того, как все оттуда ушли?
Раиса Петровна ждала этого вопроса, поэтому отвечала твердо, без малейшей запинки.
- Сначала я убрала в портфель тетради, - сказала она и на секунду умолкла, чтобы директор задал ей следующий, заранее известный ей вопрос. Он тут же последовал:
- Потом?
- Затем присела на минутку и стала думать, почему Мокеевой бросают какие-то записки. И еще о том, почему Мокеева вчера эти записки читала и рвала, а сегодня даже не поднимала.
- Ив тот момент, когда вы думали, в класс заглянула Зырянова?
- Кто-то заглянул, но я не обратила внимания кто.
- А когда Зырянова ушла, что вы делали?
- Я собрала эти записки... - Тут учительница немного запнулась. - Я, конечно, понимаю, что чужую переписку читать... - Раиса Петровна опять умолкла, но ей пришел на помощь Федор Болиславович.
- Да какая же тут переписка, если одни кидают записки, а она их читать не желает. Раиса Петровна благодарно кивнула.
- Вот именно! Я так и подумала. И прочитала эти записки.
- А потом? - спросил в мертвой тишине директор, и в его голосе появилась несвойственная ему жесткость.
И в тон директору звонко и жестко отчеканила Раиса Петровна:
- А потом, Данила Акимович, вы сами знаете: я пришла к вам и показала вам эти записки.
Учительница замолчала. Молчали Данила Акимович с Федором Болиславовичем, молчали и все остальные. Луиза сидела, закусив нижнюю губу, и было видно, как, стекая рядом с ее носом, поблескивая в сумерках, капают редкие, но крупные слезы.
- Я могу быть свободна? - спросила наконец учительница.
- Да нет, свидетельница. Еще несколько вопросов. Директор отметил, что, хотя он продолжает называть учительницу "свидетельницей", ни у кого даже тени улыбки не появилось на лице.
- Вы помните, товарищ Борисова, о чем я вас спросил, когда прочел записки?
- Вы спросили, кто эти записки написал, - твердо и громко ответила Раиса Петровна.
- А вы что ответили?
- Я сказала, что заметила только восьмерых... кто бросал записки. Остальных не заметила.
- А я что сказал?
- А вы сказали, чтобы я этих восьмерых прислала завтра к вам в кабинет.
- Спасибо, свидетельница! Вы свободны. Раиса Петровна вернулась на свое место, а директор встал.
- Теперь вопрос ко всем: что я ответил на вопрос Гриши Иннокентьева: откуда, мол, вы узнали, кто какую записку написал?
Подняли руки все восемь "писак", но директор смотрел только на Иванова. Тот встал.
- Так о чем же меня спросил Иннокентьев?
- Он спросил, откуда вы узнали, кто какую записку написал.
- По-яс-ня-ю, - сказал Данила Акимович раздельно и громко. - Кто какую записку написал, я узнавал по лицам, по тому, как ведут себя эти... авторы. Морозова тут же разревелась, когда увидела свою записку, Цветов стал моргать слишком уж часто, Оганесян принялся нос тереть да глаза прятать, и так далее, и тому подобное. Только Иванова да Зырянову не удалось мне раскусить: уж больно хорошо собой владеют. Как говорится, ни один мускул не дрогнул у них на лице.
Польщенный Иванов улыбнулся и оглянулся на Томку. Та хихикнула и потерла ладошки.