У меня больное сердце, а день был такой беспокойный...
-- Может, вы посидите в кресле? Или что-нибудь примете?
-- Нет, нет. Просто я бы хотел поехать домой.
Человек в зеленой накидке явно трусил. Он нервно теребил полы своей накидки и все время оглядывался. Лицо его было мертвенно-бледно.
-- Я живу довольно далеко... Набережная Анжу, на острове Сен-Луи.
-- Хотите, мы попросим, чтобы вас проводили?
-- Я буду очень признателен.
Вернулся д'Аржан с газетой.
На первой полосе, над шестью колонками, чернела жирная шапка:
, которому десять академиков присудили Гонкуровскую премию, -- убийца букиниста в Муассаке?
Полная тайна.
(От наших специальных корреспондентов Жозэ Робена и Жака д'Аржана)> .
-- Вот этого-то я и хотел избежать, -- прошептал Симони, внимательно прочитав заголовок.
Жозэ развел руками, словно говоря: мы ничего не можем поделать... Все кончено...
Симони медленно сложил газету и сунул ее под накидку. Репортер облегченно вздохнул. Поэт не увидел фотографии, помещенной д'Аржаном внизу шестой колонки. Жозэ обрадовался. Слава богу, хоть этого не заметил. Фотомонтаж сделан был довольно ловко и зло: ? -- гласила подпись. -- Этот вопрос задает себе вместе со всеми Гастон Симони, поэт, известный своим сборником стихов , один из самых уважаемых членов Гонкуровской академии''> .
-- Я позвоню в гараж, -- предложил Жозэ. -- А вы, д'Аржан, проводите мосье Симони, хорошо?
-- Еще раз заранее благодарю вас за все, что вы сможете сделать для нас! -- и поэт пожал руку репортеру.
Симони с д'Аржаном направились к лифту. В слабо освещенном коридоре несколько секунд развевалась зеленая накидка, потом она исчезла за поворотом.
* * *
Наступил час, когда типография погружается в непродолжительный сон. Тюки газет готовились для отправки в экспедиции. Линотипы замолкли, слышалось только шлепанье фальцовочных машин. С рассветом начиналась короткая жизнь листков, покрытых жирной типографской краской.
В наборных цехах несколько рабочих ходили вдоль столов, которые по старинке называются талерами, и, сгребая металлические строки, кидали их в маленькие скрипучие вагонетки, чтоб отвезти в переплавку. Завтра все эти мертвые столбики оживут. Металл выплеснется на матрицы, и новые строки встанут в формы, зажужжат прессы, оттискивая полосы газеты, которые потом поступят на вращающийся барабан ротационной машины.
, -- стандартная фраза, которую говорит каждый, уходя из цеха.
Все редакторы разошлись по домам. Ушел из своей каморки около лифта и Жюль, ночной сторож.
В два часа десять минут в редакции оставалось всего четыре человека, они сидели в кабинете главного редактора.
При свете лампы с зеленым абажуром Бари лихорадочно листал железнодорожный справочник.
Неподалеку от него Рози Соваж сосредоточенно читала пробный оттиск газеты.
У двери, в глубоком кожаном кресле, приложив ко лбу ладонь, полулежал д'Аржан. Казалось, он дремлет.
Вдоль стены, заставленной стеллажами с книгами и брошюрами, тихо ходил взад и вперед Жозэ Робен.
Рози отложила газету и посмотрела на Бари. Лысая голова главного редактора поворачивалась то вправо, то влево, то опускалась, то поднималась. Бари водил указательным пальцем по иероглифам открытого перед ним справочника.
-- Нет, бессмысленно пытаться согласовать поезда, -- проговорил он глухим голосом -- сказывалась усталость от этого бурного вечера -- и отодвинул от себя расписание. -- Если вы хотите быть в Муассаке как можно раньше, лучше всего -- летите.
-- Я же это и предлагала, -- мягко заметила Рози.
Бари нахмурил брови. Поставив локти между бумагами, которыми был завален стол, он уткнулся в переплетенные пальцы. Теперь его лысый череп был ярко освещен, а на лицо падала тень, и оно напоминало причудливо вылепленную маску.