С пронзительным криком Бахджат катался по земле, безуспешно пытаясь сбить пламя. Боевики склонились над ним, силясь помочь, но стоило одному бойцу дотронуться до несчастного, как он тут же отдернул руки и тупо уставился на них: из его ладоней поползли бесчисленные пауки, как из дупла трухлявого дерева. Это были большие, лохматые пауки, и у каждого - восемь красных глаз. Они стали карабкаться по его рукам, закопошились на лице.
- Помогите! Помогите!
Но помогать было некому. Каждый был занят собственным кошмаром: у одного язык во рту распух настолько, что пришлось раскрывать рот все шире и шире, пока мышцы не напряглись до такой степени, что боль стала невыносимой. Он не мог дышать. Не в силах терпеть боль, он в отчаянии упал на гранатомет лицом к наконечнику и ногой спустил курок. Взрывом ему разнесло всю верхнюю часть туловища, а заодно поубивало и тех, кто стоял рядом.
Другому почудилось, что вместо ног у него два питона. Он отсек им головы и с торжествующим хохотом смотрел, как из обрубков ног хлынула на асфальт кровь, пока не вытекла вся.
Джалид все это видел. И не только это. Ему привиделся его давнишний враг - человек, которого он убил много лет назад из-за карточного спора. Он был давно покойник, но вдруг воскрес и явился Джалиду с занесенным для короткого и точного удара кинжалом.
Джалид выстрелил в упор и разнес его на куски, а потом встал над трупом и долго хохотал. Но на лице убитого вдруг оказался платок. Джалид сдернул его и узнал своего младшего брата Фаваза. Тогда он опустился на колени и зарыдал.
- Прости меня, Фаваз, прости, брат мой! - тупо повторял он.
- Встань, Джалид, - произнес белый человек с неестественно-синими глазами. - Мы остались вдвоем.
Джалид поднялся. Перед ним стоял блондин, руки его были пусты никакого оружия. Он излучал надменную уверенность, от которой Джалид, увешанный с ног до головы кинжалами и пистолетами, почувствовал себя маленьким и покорным, хотя с того самого дня, как израильтяне перешли на другой берег реки Авали, он безраздельно и жестоко правил в этой части Бейрута.
Джалид смиренно поднял руки и пробормотал:
- Это ты сделал?
Блондин молча кивнул, потом тихо спросил:
- У тебя есть еще люди?
- Столько же, сколько патронов, - ответил Джалид.
- Пустое бахвальство! Неважно, сколько их у тебя. Нам потребуется трое самых лучших. Вы вчетвером пойдете со мной. У меня для вас есть работа. И я щедро заплачу - побольше, чем стоит твоя презренная жизнь.
- Что за работа?
- Убивать. Для другой вы не годитесь. Вам понравится - будете убивать американцев. Так что, Джалид, к своим братьям из "Хезболлах" вы вернетесь героями.
- И где мы будем этих американцев убивать? В Ливане их ни одного не осталось.
- В Америке.
Джалид был перепуган. Он и трое его лучших людей, в деловых костюмах и без оружия, сидели в самолете, направляющемся в Нью-Йорк. Они испуганно перешептывались по-арабски, поворачивались друг к другу через спинки кресел и тайком наблюдали за стюардессой, которая, в свою очередь, украдкой поглядывала на них.
- Сидите спокойно, - сказал белокурый человек, который называл себя Тюльпаном. - Вы привлекаете к себе внимание.
Блондин сидел один на следующем ряду. Джалид обратился к нему по-арабски:
- Мы с моими исламскими братьями боимся.
- Разве я не провел вас благополучно через бейрутский аэропорт? Или пересадка в Мадриде прошла с осложнениями?
- Все так, но в Америке на таможне могут быть другие порядки!
- Таможня как таможня.
- Всю жизнь я считал себя храбрецом, - сказал Джалид.
- Я для своей работы баб не выбираю. Так что не будь бабой, Джалид!
- Я вырос в городе, раздираемом войной. Впервые взял в руки автомат в девятилетнем возрасте, а к десяти годам у меня на счету было уже трое убитых.