Полевой, ободрявший других, ни во что не верил; разве иначе он так скоро впал бы в уныние, перешёл бы на сторону врага при первом ударе судьбы? «Библиотека для чтения» одним прыжком перемахнула через эту проблему, она обошла вопрос, даже не попытавшись разрешить его. Решение Чаадаева не решение.
Поэзия, проза, искусство и история показали нам образование и развитие этой нелепой среды, этих оскорбительных нравов, этой уродливой власти, но никто не указал выхода. Нужно ли было приспособляться, как это впоследствии сделал Гоголь, или бежать навстречу своей гибели, как Лермонтов? Приспособиться нам было невозможно, погибнуть противно; что-то в глубине нашего сердца говорило, что ещё слишком рано уходить; казалось, за мёртвыми душами есть ещё души живые.
И вновь вставали эти вопросы, с ещё большей настойчивостью; всё, что надеялось, требовало решения любой ценой.
После 1840 года внимание общества было приковано к двум течениям. Из схоластических споров они вскоре перешли в литературу, а оттуда в общество.
Мы говорим о московском панславизме и о русском европеизме.
Борьбу между этими двумя течениями закончила революция 1848 года. То была последняя оживлённая полемика, которая занимала публику; тем самым она приобретает известное значение. Мы посвящаем ей поэтому следующую главу.
Московский панславизм и русский европеизм
Пора реакции против реформ Петра I настала не только для правительства, отступавшего от своего же принципа и отрекавшегося от западной цивилизации, во имя коей Пётр I попирал национальность, но и для тех людей, которых правительство оторвало от народа под предлогом цивилизации и принялось вешать, когда они стали цивилизованными.
Возврат к национальным идеям естественно приводил к вопросу, сама постановка которого уже являлась реакцией против петербургского периода. Не нужно ли искать выхода из создавшегося для нас печального положения в том, чтобы приблизиться к народу, который мы, не зная его, презираем? Не нужно ли возвратиться к общественному строю, который более соответствует славянскому характеру, и покинуть путь чужеземной насильственной цивилизации? Это вопрос важный и злободневный. Но едва только он был поставлен, как нашлась группа людей, которая тут же, решив его в положительном смысле, создала исключительную систему, превратив её не только в доктрину, но и в религию. Логика реакции так же стремительна, как логика революций.
Наибольшее заблуждение славянофилов заключается в том, что они в самом вопросе услышали ответ и спутали возможность с действительностью. Они предчувствовали, что их путь ведёт к великим истинам и должен изменить нашу точку зрения на современные события. Но вместо того, чтобы идти вперёд и работать, они ограничились этим предчувствием. Таким образом, извращая факты, они извратили своё собственное понимание. Суждение их не было уже свободным, они уже не видели трудностей, им казалось, что всё решено, со всем покончено. Их занимала не истина, а поиски возражения своим противникам.
К полемике примешались страсти».
Декабристський рух в Україні
Україна була одним з найбільших вогнищ підготовки повстання та його основного вибуху. Перші декабристські товариства виникли в Петербурзі (1816 р. «Союз спасения»). Після того, як він припинив своє існування, у Москві почав діяти «Союз благоденствия». Його найактивнішою Тульчинською управою керував легендарний Павло Іванович Пестель. Він же очолив створене одразу після розпуску «Союза благоденствия» «Южное общество». (Про це йтиметься нижче.)
Військова служба П. І. Пестеля до арешту
Полковник Пестель був хоробрим і вправним воїном, який розпочав військову службу вісімнадцятирічним юнаком. «Я вступил на службу, свідчив Павло Іванович на суді, в 1811 году в ноябре месяце из Пажеского корпуса в лейб-гвардии Литовский, что ныне лейб-гвардии Московский полк. По открытии кампании 1812 года находился я во фронте при полку и был с полком в сражении при селе Бородине, где под самый уже вечер 26 августа ранен был жестоко ружейною пулею в ногу с раздроблением костей и повреждением жил, за что и получил золотую шпагу с надписью за храбрость. От сей раны пролежал я до мая 1813 года и, не будучи ещё вылечен, но имея рану открытою, из коей чрез весь 1813 год косточки выходили, отправился к армии графа Витгенштейна, к коему был назначен в адъютанты. При нём находился я всю кампанию 1813 и 1814 годов и во всех был сражениях, где он сам находился. За Лейпцигское сражение получил я орден Святого Владимира четвёртой степени с бантом, а за все предшествующие дела 1813 года, в коих находился после перемирия, был произведен за отличие в поручики. За кампанию 1814 получил орден Святыя Анны 2-го класса.