Подвал
Потом окно заколотили досками,
Чтоб свет дневной в него не проходил.
И помню : сыпал шуточками плоскими,
За нашей дверью кто-то всё шутил.
И оказались мы в кромешной темени,
Когда, забив последний гвоздь, ушёл
Наш сторож . Вне свободы и вне времени,
Мы слушали, как капало на пол.
И я дышал в подвале массой спёртою,
Отечеством облезлый угол звал.
Про то же, что последнего был сорта я,
Так сделали, чтоб я не забывал.
Когда одна, необычайно белая,
Прошила темень света полоса.
И тот, кто жил, свои делишки делая,
ладонями закрыл себе глаза.
А свежий ветер ветками
похрустывал,
Искрились капли, в каждой по лучу.
Того, что я увидел и почувствовал,
Забыть я не могу и не хочу.
Эй ты, время моё глухонемое,
Обведённое железною каймою
Отодвинулся твой занавес дырявый,
Испарился герб твоей державы
Ну а герб тот тяжелая дубина
Да на кровь похожая рябина.
Надёжный как дубовый пень,
Без дыр и червоточин,
Благодарю тебя, мой день,
За то, что ты так прочен.
Ещё благодарю всегда
Тебя за то, что сразу
Рывком уходишь, как вода
От бака к унитазу.
За весь тот хлам и дребедень,
Что каждый день я вижу.
Благодарю тебя, мой день,
За то, что ночь мне ближе.
Падают годы, как сосны,
в чёрной реки глухомань.
Круглые, гулкие вёсны,
крики и сплавщиков брань.
Хмурые, мутные воды,
брызгами руки сечёт.
Длинные, трудные годы
сносит теченье, как плот.
Пусть я следов не оставил
в этой крутящейся мгле,
хоть я лишь плыл, а не правил,
всё же я жил на земле.
Счастья и скорби не смоет
времени злая вода.
Кто нибудь лучше построит,
если уйду без следа.
Организм
Мой организм, моя страна,
где тёмные блуждают силы,
гудит мотор и вьются жилы,
и сердца тенькает струна.
Моя страна, мой организм,
хрипящий глухо, как пластинка,
кто заведёт твой механизм,
когда сломается пружинка?
Никто.И если есть предел,
тебе положенный судьбою,
и если вдруг водораздел
пролёг меж всеми и тобою,
хоть сотню ангелов зови
с таблетками и кислородом.
Как кесарь, поплывёшь в крови,
Низложен собственным народом.
Пята
Было видно, как пята приподнималась,
обрывая то травинки, то листы.
И дотоле неподвижное вздымалось,
уцелевшее под тяжестью пяты.
Под давлением её большого пресса
Кривобокая, больная пестрота.
И рассеивалась, нехотя, завеса,
та, какой себя окутала пята.
Стало ясно, что был сломан, кто не гнётся,
А кто цел остался сделался горбат.
И боялись все: а вдруг она вернётся,
вдруг со временем опустится назад.
Я был честолюбив, как самозванец,
Царём считавшийся у бесноватых сотен.
И был заносчивым почти как оборванец,
Тот, что « Я римлянин !» кричал из
подворотен.
Хоть было кое-что во мне от музыканта
Я мысли, так же как и он, читал по нотам,
Но не хватило самой малости таланта,
Чтобы заполнить им пробелы и длинноты.
Переродилось безотчётное влеченье
В меланхоличную, ворчливую усталость.
А то высокое, как в книгах, назначенье
Оно, мне кажется, и вовсе не рождалось.
Поздняя слава
Метался то влево, то вправо,
кругами петлял его след.
Когда неожиданно слава
явилась на старости лет.
Не тощая, но и не в теле,
отменно была сложена.
Как статуя, возле постели
измятой стояла она.
Шагами он комнату мерил,
своё небольшое жильё,
но внутренне, в общем, не верил
в явленье прихода её.
Будильник задумчиво тикал,
светился таинственный лик.
И всё саркастически хмыкал
да ёжился зябко старик.
Визит
В комнате сильно запахло серой.
Я предложил ему присесть,
тому, кого все считают химерой,
но кто, тем не менее, есть.
Царапнули острые когти паркет.
Он кашлянул: пардон, виноват.
И стал говорить, что поэзии нет
Который уж год подряд.
И чтобы прочесть всё, свернёшь себе скулы,
такая вокруг пустота.
Канатоподобно у ножки стула
Чернел полукруг хвоста.
"Вот если бы нечто вполне простое,
но так, чтобы всё вверх дном"
проблеял он. Рот под его бородою,
мелькая, ходил ходуном.
Я устал его слушать, мне стало скверно,
процедил я сквозь зубы "Вон".
И чтоб выветрился из комнаты запах серный,
открыл дверь на балкон.