Э. Губер (18141847)
***
Думал мужик: «Вот я хлеб продам,
А барин спросит оброк отдам.
В город снесу на продажу товару
Да и лошадок куплю себе пару;
Ну а потом и Ванюху женю
Я на Марфуше к Николину дню».
Хлеба мужик продал на два алтына,
Барин назвал его сукиным сыном;
И на деревне случился пожар,
Где вместе с хатой сгорел весь товар.
Тут почесался мужик поневоле
И не женил он Ванюху к Николе,
А поглядев на пустую мошну,
Взял и напился к Николину дню.
***
Иду домой знакомою дорогой.
Я издали вернулся. На покой.
На посох опираясь мой убогий,
Я думаю с невольною тоской:
Кто мой приход на Родину заметит,
Кто ныне здесь меня как друга встретит?
Мне не жилось в родимой стороне
Всё звал меня какой-то злобный гений
В чужую даль; и душно было мне
Под бременем неясных вдохновений.
И вышел я из Родины моей
В широкий мир сомнений и страстей.
Но не сбылись младые упованья,
Разрушился пророческий обман.
Я не сберёг ни одного желанья,
И в этот час среди кровавых ран
Я отдал бы за дружескую ласку
Былых надежд несбыточную сказку.
Домой, домой, на Родину мою!
Я вновь дышу вечернею прохладой
В родных полях; я снова узнаю
И старый дом, и церковь за оградой.
На прах земли я головой клонюсь;
Я снова здесь надеюсь и молюсь.
Идёт народ, не вижу между ними
Ни одного знакомого лица.
Я не найду один между чужими
Ни матери, ни старого отца.
Другое им отведено жилище
Там за селом, где тихое кладбище.
Но вот они проходят, я дрожу,
Их братского привета ожидаю;
Их имена я в памяти держу,
По имени себя им называю
Не вспомнит ли хоть кто-нибудь из них
Об имени родителей моих?
Ушли. Я у знакомого порога
Стою один и с тайною тоской
Гляжу вперёд на пыльную дорогу,
На посох опираяся рукой.
И стыдно мне, что я забыт народом,
Что никого не радую приходом.
Куда теперь? Кому же протянуть
В последний раз, хоть на прощанье, руку?
Иду один, и некому вздохнуть,
На долгую благословить разлуку.
Вокруг меня и братья, и родня,
Но некому молиться за меня.
***
В хате тихо; треща, догорая, еле светит лучинка
Что ты плачешь, жена молодая, на реснице слезинка?
Али больно тебе, что Ванюху барин отдал в солдаты,
Что кормить и себя, и старуху, сиротинка, должна ты?
Что на люльку ты смотришь уныло, что глядишь на мальчишку?
Хорошо при отце ему было, как любил он сынишку.
А теперь, без отца-то родного, даром сгинет мальчишка
Пропадёт у народа чужого, будет плут да воришка.
А как схватят, в открытом ли поле, на большой ли дороге,
Век покончит он в горькой неволе, в кандалах да в остроге.
Жалко матери стало ребёнка Видно доля такая.
И заплакала горько бабёнка, тихо люльку качая
Н. Гумилёв (18861921)
***
Я всю жизнь отдаю для великой борьбы,
Для борьбы против мрака, насилья и тьмы.
Но увы! Окружают меня лишь рабы,
Недоступные светлым идеям умы.
Они или холодной насмешкой своей,
Или трусостью рабской смущают меня;
И живу я во мраке, не видя лучей
Благодатного, ясного, светлого дня.
Но меня не смутить, я пробьюся вперёд
От насилья и мрака к святому добру;
И, завидев светила свободы восход,
Я спокойно, умиротворённо умру.
***
Прекрасно в нас влюблённое вино
И добрый хлеб, что в печь для нас садится;
И женщина, которою дано,
Сперва измучившись, нам насладиться.
Но что нам делать с розовой зарёй
Над холодеющими небесами,
Где тишина и неземной покой;
Что делать нам с бессмертными стихами?
Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.
Мгновение бежит неудержимо,
И мы ломаем руки, но опять
Осуждены идти всё мимо, мимо.
Как мальчик, игры позабыв свои,
Следит порой за девичьим купаньем
И, ничего не зная о любви,
Всё ж мучится таинственным желаньем.
Как некогда в разросшихся хвощах
Ревела от сознания бессилья
Тварь скользкая, почуя на плечах
Ещё не появившиеся крылья.
Так век за веком скоро ли, Господь?
Под скальпелем природы и искусства
Кричит наш дух, изнемогает плоть,
Рождая орган для шестого чувства.