Только благодаря вере я живым и остаюсь! Только ради Господа нашего по земле хожу. Ничего меня здесь больше не держит. Да как же я мог разувериться, если всем сердцем живу верой?
Нельзя же разувериться, не заметив этого?
Нет, видать, ты что-то намудрил, братец. Ну, спасибо за гипноз, видно только от него проку, как от козла молока. Все, я спать пойду! Помолюсь и спать Может, в этот раз меня не будут мучить кошмары. Чертова напасть! Вот же! Всю ночь снятся, а утром ничего вспомнить не могу!
И только рассерженный брат направился к двери, как одноглазый включил диктофон: «Но только мне претит к нему идти. Ведь я знаю, что кормит его напрасная вера»
Рино оглянулся:
Не мог я этого сказать, плут. Не мои это слова. Дай послушать все! Прослушав запись три, а то и более раз, брат со шрамом опустил руки и поник головой. Он сидел не шевелясь.
После чего попросил брата снова ввести его в транс, ибо хотел узнать «все, что сидит в его черном сердце».
Хорошо, глаза Мигеля были полны состраданием: ему было больно смотреть на брата. Закрывай глаза и считай свои вдохи. Ты можешь ни о чем не думать: ни о своих страхах, ни о ночных кошмарах. Просто отправляйся туда, куда ведет тебя твоя фантазия. В темноту, где нет ничего, где нет света. Засыпай спокойно, ни о чем не думай. Не думай о вере, не думай об огне. Засыпай
Рино погрузился в транс.
Мигель продолжал говорить:
Рино, ты здесь?
Да.
Ты в темноте?
Да.
Но ты видишь свет?
Да, фонарь передо мной, а вокруг тьма
Что ты чувствуешь?
Отвращение. Я хочу потушить фонарь и остаться в полном мраке.
Почему ты хочешь избавиться от света? сердце Мигеля сжималось.
Он ложь. Мы сами зажгли его. Сами держим его в руках и сами же идем на его свет. Это обман. Огня нет. Мы сами несем его перед собой. Мы мотыльки. Дьявольски умные мотыльки. Мы организованны. Уж если что-то у нас сложилось, как-то повелось, устоялось, то веками не исправишь, тысячелетиями. Но я не с вами. Вы верите, что живете не зря, и поэтому живете со спокойной совестью. Вы верите, что все не зря. Что все где-то копится, и ваши жизни ложатся как одна песчинка к другой. И так строится град. Но не я, брат. Я не чувствую этого. Я погасил свет. Выключил фонарь и остался во тьме, исчез. Нет никакого града. Наша жизнь это не песчинка. Это дым. Он исчезает, не оставляя и следа.
Ты видишь еще кого-нибудь рядом?
Нет, мой фонарь погас. Я погасил его. Я больше ничего не вижу. Пустота
На этот раз Мигель сам разбудил брата бесцеремонно шлепнул по щеке.
Что я говорил? замутнённый взгляд начинал светлеть.
Ты говорил, что любишь себя больше Бога! Что свои мысли ценишь больше мира всего. Что поставил Господа на колени пред собой, что ты выше Него.
Не может быть!!!
Молчи! Молчи и слушай! Ты возгордился: решил, что прожил достаточно, чтобы судить о жизни. Ты нарцисс, брат мой.
Да как же Но разве я мог что, что я тебе сказал?
Неважно, что ты сказал. Важно, где родились твои слова. Мигель на время задумался, после чего продолжил:
Решил проверить веру свою на прочность? Ты говорил, что не видишь света, Мигель встал и обошел брата со спины. Затем резко повернул к себе его вместе со стулом и взял за грудки.
Я еле сдержался, чтобы не издать ни звука. От божьего человека, от монаха осталась только ряса. Зрелище больше соответствовало трактиру, а не монастырю.
Не видишь света?
Мигель встряхнул Рино так, что тот клацнул зубами.
А сам тушишь свой огонь? Ждешь чуда от Господа, как от факира? Надеешься, что тот зажжет тебе факел без искры?
Да что же я такого сказал, ну дай послушать! не защищался Рино.
Нет, ты меня послушай, свирепел Мигель незачем тебе свои же слова слушать. Прогнили они. Послушай мои слова и посей их семя в своей душе. Как блох дави, как паразитов, дави мысли свои.
Какие мысли, о чем же ты?!
Задуши любовь к себе ненормальную! Не люби себя, как будто ты последний человек и не осталось никого на земле!
Да я же я ведь не люблю, но как же так, ну, брат, объясни!
Нет, Рино. Не пытайся выпросить объяснения. Я не стану тебе ничего доказывать. Не можешь верить в Бога верь хотя бы мне! Ты, Рино, сам того не ведая, душишь веру свою в попытках объяснить природу бытия. Но есть вещи, Рино, в которые можно только верить. И в пять, и в десять лет, при слове «десять» он указал на дверь. Я замер, и в семьдесят. Мог бы жить ты тыщу лет, то тыщу лет бы верил. Ты слышишь?