Владимир Ильичев (Сквер) - Аметистовые Грозы

В тяжёлый час невзгод грустить не стану,

А за окном, где воет ветер лютый,

Я вновь увижу жаркую саванну

И жирафёнка с именем Анюта.

Как хочется забацать
цветущую строку
Тебе сегодня  двадцать!
Судьба мне, дураку 
с утра искриться датой
в твоём календаре,
и с ночью непочатой
в своей тужить норе.

Как хочется с печалью 
начать гитарный бой
Потом, блестя медалью,
быть встреченным тобой.
Потом по Зафевралью
помчать с тобой в поля,
с лазурной слиться далью,
тандемом в ней руля.

Но силы инструмента 
на фронте Шевчука,
он дважды Ю, легенда,
а я три тчк.
Как хочется заплакать,
сейчас, вот здесь, в углу,
заквасить, и заквакать 
в надежде на стрелу.

Стрелу чужой принцессы,
которой  двадцать лет,
и все велоэкспрессы 
101-ый килобред.

С двадцаточкой, принцесса!
Я выпью. За тебя.
Немножко. Для компресса
на чувство жития.
С двадцаточкой, Анетта!
Искрю, из уголка.
Будь счастлива! Как эта
цветущая строка.

Молчание  золото.
А золото  очень тяжёлый металл.
Сегодня так холодно.
Февраль так богато меня пропитал.

Дышать получается.
Сквозь золото можно и нужно дышать.
Усталость  молчальница
для пепельных гор после пачки стишат.

В сознании согнуто
желание глотку взлохматить в ночи
Молчание  золото.
Молчи, нелегальный мой прииск, молчи.

Мне много-много лет. И я любил
И всех, кого любил  когда-то бросил
Но как бы я тебя, скажи, открыл 
когда б не та надорванная осень?

Когда б не те гулящие лета?
Когда б не тот задор  конечно, глупый?
Не смею отвлекать Ты занята.
Усну читая сомкнутые губы.

Витиевато выражаясь
(как предпочёл и предпочту) 
ушёл я в минус, умножаясь
на плюсотворную мечту.

И у меня одно осталось:
надежда  каменнее львов 
на недосчитанную малость,
на разделённую любовь

Но я ужасный математик,
а ты  психолог (лучше всех).
И только сны мне понимать их
искомой суммой наших вех?

А львы сидят у входа в Числа,
невозмутимы и белы.
Над нами действие зависло,
а им  спокойно ибо  львы.

Устали небо на руках
держать атланты,
ушли, земное обругав,
ушли от мантры,
нашитой наспех там и тут
поверх молитвы.
Они обратно не придут.
Нет, не обидны,
законны  глыбы-облака
на годы фантов.
Но на твоих уже руках
дела атлантов.
Стоишь, босая, на песке,
и небо держишь,
воссоздавая в лампе свет 
в перегоревшей,
мне показалось, навсегда:
привычно это.
Но почудеснее  звезда
дневного света.
Как много воздуха, воды,
песка под небом,
и облака тобой горды
на сине-белом.
Кометной ниткой о тебе 
на чёрно-звёздном
строчит идеи кутюрье
для бренда «Космо».

Не буду больше нервничать,
не буду больше ёрничать,
не буду больше умничать
по поводу пустот,

каких полно теперича
в глазах грязнух и дворничих,
от Мышкина до Углича 
путём наоборот.

Тебе  моё внимание,
тебе  мои умения,
тебе  моя гармония
стучащего движка.

Ты типа наркомании,
но круче, ох (с позволения),
ещё потустороннее
для бедного торчка.

Я сильно буду нервничать,
я нервно буду ёрничать
и умничать-безумничать 
едва теряя н а с.

Куда мне деться, девочка?
Вся жизнь  как этот вторничек.
Читаю руны рунища
в составе дозы глаз.

Скажите мне, Анна, хоть слово ещё.
Не надо распахнутых  настежь  дверей.
От Вашей улыбки уже горячо,
от Вашего смайла, так будет верней.

Ужель так и будет? В ладони ответ 
линованным счастьем, неумной судьбой.
В ладони весь мир! А ладони в ней нет
и, стало быть, миру синоним  запой.

Запой же, БГ, разольём без дробей!
Нет, милая Анна, не Вам я, не Вам.
Курсором беру то левей, то правей,
но всюду  построенный Вами фигвам.

А впрочем, какой Вы строитель пока
Я сам понастроил  свободы, и стен,
никак не допрыгну до кнопки звонка,
условного стука не помня совсем.

Вы слышали шорох. Спросили «кто там?» 
с улыбкой, и я переплавился в ней
из ягоды волка в полезный вольфрам,
условно полезный  так будет верней.

Теперь у фигвама подъезд освещён.
А я и в прихожей бы Вам посветил.
Скажите мне, Анна, хоть слово ещё,
пока меня бомж не сменял на метил.