Андрей Драгунов - Подробности стр 4.

Опять январь.
О, сколько января
Двух континентов сын  на острове меж ними.
Васильевский  молчит  за неуместность помнить.
Кошачий глаз сверлит на белом камне имя.
Со смертью ничего  тем более, сегодня.
Холодная вода полощет быль и небыль.
Приходят помянуть по случаю и вспомнить
какой-нибудь пустяк и Питерское небо.
Какую-нибудь вещь, чтоб навсегда запомнить.
Скиталец трёх морей, двух океанов  в сумме,
омытый с четырёх, как островок на карте.
В холодную постель закрыт, как бочки в трюме.
И лампочка горит в ничтожном киловатте.

«Не провожай меня в последний путь. Не надо!
Я всё равно вернусь на клетчатой бумаге
А сына назови Андреем. Дочку Анной.
И пусть достанет им и силы и отваги»

Классический пейзаж с названьем дней,
как календарь, расписанный построчно,
поциферно, но кажется длинней
оригинала мыслимый подстрочник.
Как будто бы ещё не рассвело,
но, кажется, вот-вот  на самом деле.
Как будто бы дорогу занесло,
и жизнь теперь, как верю и не верю.
Слова висят на кончике пера,
пытаясь перебраться на бумагу,
рискуя жизнью. Кружка со стола
слетает на пол, проливая влагу
живительную. Медленно перо
скользит по разлинованной странице,
как в первом классе путая одно
с другим, как на вокзале лица
при встрече поезда, где запах пирожков
и времени, прошедшего в дороге.
Где вор-карманник  спёр и был таков 
под крик лишенцев, не сказать убогих.
Где время тикает безбашенно в часах
поверх вокзала, с голубиной стаей
общаясь больше. Где-то в небесах
аэроплан кружится, неприкаян,
как бабочка живая не игле 
ещё живая, но уже недолго
осталась мучиться на письменном столе 
и под стекло, к другим таким на полку.
На вечное хранение вещей,
в которых смысла нет, но украшают
пространство комнаты и оттого длинней
подстрочник, чем оригинал в начале.

В глазах рябит от чёрного на белом.
Зима, зима. Чернила на листе.
Классический пейзаж, что так умело
Создателем расписан налегке,
т. е.  легко, как будто мимоходом,
в означенных границах бытия,
отмерив поровну  печали и свободы,
чернильной веткой расчертив поля.
Зима, зима. Заснеженная площадь
с вождём на клумбе, где среди цветов
замёрзших, перепившего полощет 
до дома не дошёл  в конце концов.
Метёт, метёт. О чёрно-белый праздник!
На разграбленье  город  до весны
оставлен снежным бабам. Снег-проказник
слепит глаза и заполняет сны

На день рождения мне подарили клумбу.
Точней  один цветок. Ещё точнее 
отросток дерева. Растение на тумбу
я поселил, чтоб было веселее
в моём пространстве среди книг и пыли,
накопленной за годы проживанья
в доставшейся от бабушки квартире.
Уже не вспомнить о её страданьях
по поводу и без. На тумбе клумба
произрастает  дерево в горшочке 
растёт себе, не думая, как трудно
порой в живых остаться. Между строчек
о дереве, как среди книг и пыли.
Пыль  признак времени. Винилово-бумажный
осколок вечности. В чернилах  жили-были 
на фабрике газетной, картонажной 
как среди книг. Отпущенное время
растёт, как дерево, не думая, что дальше,
что я стою с водою на коленях,
чтобы полить его. Немного раньше
я наливал себе горячий кофе 
за письменным столом. Увы, несносен
вид в зеркале. И до изнеможенья
попытка выжить. Кофе на подносе
ещё дымится. Дерево в горшочке
растёт на радость, но зима  не осень.
И время тянется до вымысла, до точки.

Пока ещё горит одно окно
напротив в доме  жизнь не завершилась 
до времени. Ещё не всё равно 
что там, напротив, может быть, случилось.
Что там, быть может, кто-то у огня
сидит один, не разжимая руки 
до белых косточек, не зная про меня,
про то, что жизнь  не вымысел от скуки,
от безнадёжности тех календарных дней,
когда надежда  лишь хороший завтрак 
и оттого, наверное, длинней
ночные бдения с кофейной жидкой правдой,
с банальщиной, рассказанной в ночи,
под луч огня, под трепетанье свечки,
что вместо лампы. Огонёк свечи
вместо сверчка, живущего за печкой,
как если бы весна, а не зима
с холодной веткой, что в окно стучится
при взрыве ветра. И из-за угла
глядит восторженно оплаченный убийца 
оплаканный уже. В который раз
жизнь выставляет счёт за проживанье
в пейзаже, обозначенном сейчас,
как за гостиницу с совсем простым названьем,
откуда выселяют до утра,
как не сказать  навечно. День недели 
уже неважен. Крошки со стола
летят в карман. От скомканной постели
ещё тепло. И книги на столе
напоминают, что ещё не умер.
И чья-то жизнь в означенном окне
ещё горит с огнём неярким в сумме
означенных вещей. И не помог
уже холодный кофе. Сигарета
дымится, как сомненья  за порог 
в другую жизнь, где, может, больше света
для проживания. На улице темно 
ещё не рассвело  хороший повод 
жечь свечи, вместо лампочки  в окно
не допуская темноту и холод,
как посторонних. Отрывая взгляд
от светлого окна в стене напротив,
гляжу на небо, где созвездий ряд,
как буквы в книге, но на обороте.