Покидая Италию
Как-то медленно отходит от вокзала
скорый поезд. На расплавленном перроне
три старухи. Ты тогда ещё сказала,
что они как будто чья-то совесть,
заблудившаяся в длинных коридорах
Колизея, не найдя домой дорогу
Я курю, дым тонет в разговорах.
Поезд движется обратно понемногу.
Продолжение сна
война, действительно, закончилась сегодня,
и воины, сложив свои пожитки,
спешат домой, чтоб посчитать убытки
от подвигов, в которых тьма Господня
скрывается, как в домике улитка
до времени, пока в свою дуду
не протрубит «снегирь» полувоенный,
полугражданский Дети на беду
ещё не выросли Сказал какой-то пленный,
что это навсегда вести войну.
Перемена места
Поезд выстукивает «славянку»
на прощание. Утренняя прохлада
заставляет кутаться спозаранку
в тёплые вещи, а кто-то рядом
спит под простынкой тепло и сухо.
Чайная ложка в изнеможенье
бьётся в стакане. Храпит старуха
на верхней полке, но без движения.
Как-то немыслимо пахнет чаем
в поезде это особый случай
за пригоршню мелочи необычайно
вкусное варево запах тягучий,
смешанный с запахом воблы и водки,
варёной картошки и старых ботинок
Если поездка и будет короткой,
то хватит надолго дорожных картинок.
И хватит торговок на старом перроне,
вся жизнь для которых бегущие мимо
вагоны. И ты наблюдатель в вагоне
им машешь, прощаясь, почти что учтиво.
А после, как будто бы в вечную стужу
вгрызаешься в только что купленный завтрак
холодный, сырой, несолёный к тому же,
но поезд всё дальше уходит на запад,
и высказать что-нибудь лишь отраженью
в заляпанном, пыльном вагонном окошке
Старуха храпит, но опять без движенья.
В стакане болтается чайная ложка.
Козлиная песня
На поле остались раненые заботы
за шумом победы Восторженные убийцы
открывают шампанское Все карты крыты
свежей закуской. Почти счастливые лица.
Знал бы он, поднимая отряд в атаку,
чем всё кончится, видел бы эти лица,
лёжа сейчас в грязи и, как царь Итаку,
вспоминая деревню, но свидеться не случится
ни ему, ни сотням других, кто в холодной луже
остывает под гром салюта и звон медалей
но грядущая скоро немая стужа
всё прикроет простынкой до обозримой дали.
«Проснувшись утром, видишь за окном »
Проснувшись утром, видишь за окном
белым-бело от снега не от света
от фонарей. Хотя ещё темно
должно быть С наступлением рассвета
все краски переходят в белый цвет.
Лишь чёрный остов спиленных деревьев
маячит на снегу. Холодный свет
их освещает фонари, как в перьях,
стоят в снегу немыслимый пейзаж
в начале осени на юге в это время
заполнен отдыхающими пляж,
и переполнены туристами селенья.
В саду наполнен соком виноград,
свисает с веток, падая на землю
Молчит под снегом, опустевший сад,
и я смотрю на голые деревья.
«Когда огонь, израненный дождём»
Когда огонь, израненный дождём,
не угасает до последней капли,
глядишь и думаешь о чём-то о своём,
о жизни, что кончается, не так ли
О том, что рано облетевший сад,
как дом, оставленный хозяином до срока,
где даже тени меж ветвей глядят
обиженно и как-то одиноко.
О том, что жизнь уже не на двоих,
как было раньше частые потери
родных и близких, что среди живых
уже не встретишь И в конце недели
приходишь в старый опустевший дом,
где с потолка холодная водичка
кропит полы, и думаешь о том,
что это не последняя страничка
в твоём писании И что не навсегда
холодный дождь с потрескавшейся крыши,
и, может быть, прозрачная вода
лишь для того, чтобы на углях слышать.
«Когда я был в саду, то вдруг увидел»
Когда я был в саду, то вдруг увидел
в окне знакомый силуэт того,
кого лет десять как не слышно имя
среди живых. В распахнутом пальто
он был таким, каким его я помню
в те времена, когда мы по холмам
бродили с ним, и даже тьма Господня
ещё тогда не угрожала нам
Теперь он там, откуда только тенью,
иль силуэтом за моим окном
напомнить о себе, в недоуменьи
всех оставляя, будто за бортом
Теперь, когда, став поселенцем неба,
он вдруг приходит в мой холодный дом,
я накрываю рюмку коркой хлеба
и думаю о нём, как о живом