Щедровицкий Дмитрий Владимирович - Мой дом бесконечность

Как самоцелью и судьбой сонат,
Как в сон глубокий,
Сквозные зданья снежные звенят
На солнцепеке.
Преображенный переходит в боль 
И виден лучше,
Когда так сладко редок лист любой
В осенней гуще.
И в небольшие эти города
Уйду на треть я,
Неразличимый от кусочков льда,
От междометья

Подрезанное дерево диковинный светильник,
Березы только вышиты, судьба совсем с иголки.
Лесные звезды спрятаны в суставах клена тыльных,
И светятся раскрытые ворота на пригорке.
Несложный выкрик скрытых птиц по рощицам рассован,
В глотанье глины голоса разломанной недели,
Из глуби запаха болот из кислого, косого
Зовут белесо. Не поймешь ликуют ли, в беде ли.
И ветер выросший поет, взобравшийся на клирос,
В воде сияют под травой невиданные лики.
Расстелим плащ, разломим хлеб, посетуем на сырость:
Идти придется до утра темно стучать в калитки.

Меня поймать решили,
А я уже не здесь.
Я вижу руки Шивы,
В них стрелы, меч и месть.
Я помню, как он вырос
Из запаха цветка
Мой прах огонь не выдаст,
А пепел съест река.

Казалось бы всегда с Луною не в ладу,
А лучше с яблоком садовым.
Но косточки горчат, и движется наш дух
Меж влажным и медовым.
Но капли входят в пар, и льется молоко
Среди созвездий убеленных.
И птицы устают от белых облаков
И прячутся в зеленых.

Священное зернышко ржи,
Для звезд оно тоненько светится,
И яблоком диким лежит
Под лапой небесной Медведицы.
Из разных углов и времен,
Ступая по спаянным лезвиям,
Сверкает старинный Амон,
Разбросан по разным созвездиям.
И тот, кто просторы вскормил
С немыми, святыми, тиранами,
Сокровище весь этот мир
Играет горящими гранями.

Разросшимся древом, горчичной мечтой
Задеты монеты, оковы,
Укатятся с рук и не страшно ничто
За детской игрой пустяковой
Кому угрызенья зима задает,
Рождая ледовый фундамент,
Садами застывшими давит и бьет,
Подземными реками давит?
Буран расцветает и ясень несет
Поставить над всеми другими.
Какое названье нисходит с высот
Забывшему прежнее имя?
Посеяв мечты о далекой стране,
Кто в странствиях дивных остался,
Чей посох усталый расцвел в тишине
В дали Киликийского Тарса?

Так душа, зимой внезапной
Облизав кору шершаво,
Охватив ветвями запад,
Поворот луча решала.
Посох трубка мертвой крови,
К жизни зимнее введенье
От Ствола всего живого
Принимает дар цветенья.
И рубахой духа, лавой
Ветер в мысли сохранится
На извилистых заглавьях
Богом созданной страницы.

Со смертью Али прекратились потоки,
И падали звезды, вопя о пощаде,
Вздымались низины, померкли пророки
И вспыхнуло небо, с землею в разладе.
Но молвил Али о таинственном нищем,
Что явится ночью за царственным телом.
И брошен был труп на тележное днище,
И выли колеса в саду оголтелом.
Плоды опадали и лезли из кожи.
Но следом разгневанный вышел потомок,
И лошадь нагнал, и схватился за вожжи,
Взмахнув над возницей мечом средь потемок.
И нищий откинул с чела покрывало:
Открывший лицо пролетавшей комете
Али улыбался И как не бывало
Ни лиц, ни времен, ни телеги, ни смерти.

Безмолвно чистит перья пеликан.
Над ним звезда разверзлась крестной раной,
И в пустоте тихоня-океан
Ласкает обездоленные страны.
Волна уходит в ясный плач с людьми
Страдать ребенком, девушкой, старухой
Прости меня, о Небо!
Протяни Сверканьем снов унизанную руку.

Душа нагорьем раздраженным
Встает и падает на карту,
Раскалывая дни и жанры
Теней объемного театра.
В картон впеклась живая рана
Как брешь во вражеском кордоне,
И рукоплещут океаны,
И карта мокнет от рыданий.